Людмила Астахова - Бабочки в жерновах
Верэн Раинер. Мурран
До станции пришлось пешком идти, на своих двоих. А всё потому, что мать с вечера подговорила водителя грузовика ехать с фермы в город другой дорогой. Верэн постояла на обочине, постояла, да и потопала в сторону станции. Рассчитывать на попутную машину в окрестностях славного города Озанн было просто смешно.
Верэн Раинер шла, не оборачиваясь, хотя точно знала, что ей прямо сейчас в спину смотрят двенадцать пар глаз. Отец специально ушел из дому еще засветло, полагая, что лишение родительского благословения — это ужасная кара. Кому-то может быть и страшное наказание, а Верэн вздохнула с нескрываемым облегчением. Говорено уже переговорено и про то, что она — дурища набитая и бесстыжая, и про то, что обратно «такую дуру» не примут, даже если на коленях приползет. Ползти, если ноги откажут, Верэн собиралась только в одном направлении — куда подальше от Озанна и родительского дома, главное, чтобы в сторону острова Эспит. Правда, о конечной цели своих устремлений девушка никому не говорила, как если бы собиралась поселиться в жерле действующего вулкана. Остров у местных кумушек считался местом проклятым, а островитяне, конечно же, только тем и занимались, что колдовали и злобничали против всего рода человеческого. Во всяком случае, массовый рыбий замор так и назывался — эспитская болячка.
Но с тех пор, как Верэн исполнилось двенадцать, она сбегала из дому с одной целью — постоять на обрыве над прибоем и глядеть неотрывно в сторону острова до рези в глазах. С хадрийского берега Эспит не виден и в самый ясный день, но это вовсе не мешало девочке всматриваться в линию горизонта. Иногда она была четкой, точно первая борозда в поле, иногда мерцающей и серебристой, но там, где море сливалось с небом, проходила невидимая граница, делящее мир Верэн на опостылевшее «здесь» и зовущее «где-то». За регулярные побеги влетало ей изрядно — родители в четыре руки пороли, лишали ужина, запирали в чулане. Но все без толку, «зов» Эспита становился с каждым годом все настойчивее.
И вот настал день, когда старшая дочь в почтенном семействе Раинер бодро зашагала навстречу новой жизни. Не обязательно хорошей и обеспеченной, не факт, что безопасной, самое важное — она должна стать другой, отличной, непохожей. В честь отъезда Верэн даже новые туфли обула, о чем, конечно, быстро пожалела. Но пока не скрылся за поворотом дороги опостылевший дом, а случилось это нескоро, сцепив зубы, терпела боль в натертых ногах. Как любила говорить госпожа Камелет: «Лопни, но держи фасон!», а она — наипервейшая озаннская сплетница и модница, знала толк в дамских штучках. Даром что такая же фермерша, как и Раинеры. Вот Верэн и держала фасон перед глядящими ей во след домашними. И только когда уверилась, что никогошеньки вокруг нет, со стоном сбросила орудия пытки. До мяса растерла, до злых слёз и закушенной, чтоб заглушить скулеж, губы.
К станции девушка еле-еле приплелась и, разумеется, опоздала на пассажирский поезд «Феликин-Дайон». К счастью, жена станционного начальника — госпожа Сур считала самостоятельность не пороком, а добродетелью, и, узнав, что девица Раинер твердо намерена добиться успеха и достатка в большом городе, пустила приличную барышню переночевать у неё в саду на лавке.
«Ничего-ничего, — сказала себе девушка, сворачиваясь клубочком на своем жестком лежбище и укладывая гудящую голову на саквояжик, — Было бы очень странно, если путешествие началось с везения. Всем поначалу тяжело, неуютно и страшно! Зато потом…» Что случалось потом с искателями приключений, Верэн знала из двух источников, твердивших прямо противоположное. Первый — сплетни и пересуды, второй — книги. Сходство начиналось и заканчивалось обязательными трудностями, встречающимися на пути авантюрных натур, а дальше выходило по-разному: в книгах — подвигами и полцарством в придачу, а в жизни — придорожной канавой или тюрьмой.
Но в отличие от неудачливых землячек, Верэн Раинер ехала не столичную сцену покорять, а на остров Эспит. Существенное, можно сказать, радикальное отличие обязательно должно сыграть в её пользу. Непременно! Так и будет… И на этой оптимистической ноте Верэн заснула крепким сном очень молодого и очень здорового человека двадцати лет от роду, который и знать пока не знает про всякие бессонницы.
А утром все опасения девушки развеялись, как туман над ленивой и медленной Оз. В юности горе — не беда, а яблоко и четвертинка лепешки — целое пиршество, не говоря уж про вид дымного столба из паровозной трубы, который в молодых и зорких глазах уже не просто последствие работы паровой машины, а целое знамение.
Верэн поправила шляпку, выпрямила спину, подтянула перчатки и решительно предъявила контролеру свой билет.
— Тебе сколько лет, девочка? — подозрительно спросил он.
Но барышня Раинер была готова к такому повороту. С её ростом и телосложением всегда было трудно рассчитывать на серьезное отношение.
— Смотрите в паспорт, сударь. Мне уже двадцать.
— Мда? — кондуктор с большим сомнением переводил взгляд с девицы на документ и обратно. — А на вид больше тринадцати и не дашь. Ишь ты какая!
Более взрослая женщина восприняла бы его слова как комплимент, но Верэн расстроилась и разозлилась не на шутку.
— Болела много в детстве, — рыкнула она.
— А! Калека, значит, — засмеялся тот. — Ну, проходите, барышня, проходите.
На «калеку» девушка не обиделась. Так считали все её родственники. Откуда же еще взяться в роду крепких потомственных землепашцев такому изящному созданию, как не из-за хвори. Даже если Верэн в жизни своей болела всего один раз — корью, да и то — в легкой форме. К тому же, «малютка Вер» всегда хорошо дралась и ела за троих. Но разве этих упертых Раинеров переспоришь? Если Криз Раинер вдолбил себе, что «девка эта для хозяйства бесполезна, так пусть хоть в школу ходит», то никто его не переубедит, хвала Вечной Мельнице. Теперь, в свете поступка Верэн, его умозаключения звучали так: «выучили на свою голову неблагодарную дрянь!» И не возразишь! Потому что таки дрянь, причем неблагодарная. Хорошие дочери из дому не уходят — это всем известно.
«Паршивая овца» и по совместительству плохая дочь Раинеров шмыгнула на местечко возле окна, крепко прижала к груди саквояж и едва на месте не подпрыгнула, когда пронзительно проревел паровозный гудок.
И только тут до Верэн окончательно дошло, что её новая жизнь уже началась. Поезд качнулся, заскрежетали колесные пары и… понеслось!
Прочь-прочь от неописуемой, но опостылевшей красоты Хадранса, которая волей-неволей притягивала взгляд. Прочь от лесов, лугов с пасущимися на них коровами, от полей и аккуратных фахверковых домиков. Верэн сыта по горло этой идиллией. И коровами, кстати, тоже. Особенно ими.
