Марина Дяченко - Скрут
Снова надвигается вечер. А прошлой ночью был полусон-полубред, озноб и кошмары. Она видела себя, бредущую по комнатам собственного дома – но мебель была сдвинута с привычных мест, а в спальне – Илаза знала точно – болтается в петле мертвая Ада… И где-то рядом ходила крыса. И самое скверное, что Илаза ни разу ее не видела, хотя крыса была совсем близко. Чуть не касалась лица своей жесткой щетинистой мордой. Это паутина…
Муравей добрался до верхушки колоска и все так же деловито двинулся вниз. Илаза устало закрыла глаза.
* * *Несколько дней назад этот же путь показался Игару тяжким и бесконечным; оказалось, однако, что та же самая дорога она может быть столь же короче, сколь и мучительнее. Конный отряд продвигался стремительно, топча и проламываясь, оставляя за собой поваленные кусты и растоптанные травы; предводитель, насмешливый рыжий человек по имени Карен, скакал в центре, предоставив передовым прокладывать дорогу, а замыкающим постреливать в белок. Рядом с предводителем держался щуплый, как подросток, и злющий, как оса, арбалетчик; через круп его лошади мешком был перекинут полумертвый Игар.
Упершись в овраг, отряд остановился. Не сходя с коня, Карен потрогал пленника хлыстом:
– Овраг, ворюга. Теперь куда?
Перед глазами Игара давно уже было черно от прилившей крови. В дымке, траурной, как платье княгини, нетерпеливо переступали рябые, заляпанные грязью конские ноги.
– Я ничего не вижу, – прохрипел он чуть слышно.
Повинуясь жесту Карена, двое плечистых парней сдернули Игара с лошади и посадили в траву. Карен терпеливо ждал, пока Игар справится с обморочным головокружением, похлопывал хлыстом по голенищу:
– Ну? Оклемался, ворюга?
Игар устал уверять рыжего предводителя, что он ни у кого ничего не украл. Похоже, Карен звал «ворюгами» всех более-менее провинившихся подчиненных.
Карен вот уже несколько лет считался несомненным фаворитом княгини; всем было известно, что помимо воинских обязанностей при Замке он несет еще одну, также почетную и куда более опасную службу в широченной княгининой кровати. Игар был высокого мнения о мужестве Карена: лично он, Игар, охотнее полез бы в постель к крокодилице… Играть так долго с этим неистовым темным огнем – и ни разу не обжечься?..
– Говори. Куда теперь. Живее!
Он с трудом поднял голову. Полдень; слепящее солнце в зените, даже на дне оврага почти светло… Тот, плетущий сети, приходит ночью. Значит?..
Он взялся за виски, будто пытаясь собрать растекающуюся, как варево, память. Где это? Где, на какой стороне оврага? Сейчас… Нужно сообразить, это так просто… Сейчас…
– Если соврешь, – весело сообщил Карен, – если ты, ворюга, за нос вздумаешь водить… Перчатка-то пожалел тебя на первый раз, позволил сразу в обморок брыкнуться… Это он шуточки с тобой проделывал, но если ты не приведешь нас… – он грязно ругнулся.
Игар тупо смотрел на молоденькое, с изумрудной листвой деревцо, стоящее на самом краю оврага. У него как-то сразу опустело внутри теперь он точно знал, что не найдет Илазы. Хорошо же сочетал их Алтарь – обоим смерть, да в разлуке, да одна другой жутче!..
Он заставил себя посмотреть Карену в глаза:
– Что, если корову лупить все время, она лучше доиться будет? Вниз головой, по-вашему, проводнику сподручнее… А если ошибется так шкуру драть. А что княжна на паутинке виси…
Щуплый арбалетчик – почему-то Игар был уверен, что это именно он – пнул его сапогом в спину. Игар упал на четвереньки.
– Я ведь знаю, о чем ты, ворюга, думаешь, – со вздохом сообщил Карен. – Ты сбежать хочешь, зараза. Только это зря… – и, не меняя тона, щуплому надзирателю: – Посади его в седло. Пусть ведет.
…А лес был пронизан солнцем. Совсем как в тот день, когда они шли, не разнимая рук, и то и дело приходилось останавливаться, чтобы смять траву, чтобы целоваться, пока хватает воздуха…
…долбит далекий дятел. А больше нигде нету птиц – правильно ведешь, Игар, выходит, верно ведешь… А когда выходили со двора, оставляя за спиной притихший Замок – тогда уходивший отряд приветствовали два свежих висельника на перекладине ворот, и ноги их покачивались над головами уходящих. И Игар, как ни отворачивайся, а все равно знал, кто это – Ятерь и Тучка, поверенные Илазы. Кто назвал княгине их имена? Кто, ведь он, Игар, молчал?!
…Или не молчал. Потерял сознание – и помнит только цепенящий взгляд толстяка, Перчатки Правды; почему случилось, что сразу после допроса двоих повесили?! Кто выдал?! Или княгиня догадалась сама… Или, может быть… в беспамятстве…
Ветка провела по его лицу. Раньше он отстранился бы – а теперь замер, прислушался к прикосновению, изо всех сил впитывая этот лес, этот запах хвои и запах прелых листьев, и запах грибов, которых наверняка полно сейчас под конскими копытами. Вот, у него есть несколько часов жизни. Передышка. Эти, мускулистые, откормленные, вооруженные до зубов… пес подери, да свободные же люди – но не понимают… не понимают, не видят солнца, не слышат запахов…
Он наклонился, почти касаясь лицом рыжеватой гривы. Щуплый надзиратель едет бок о бок, и у бедра его как бы невзначай пристроился арбалет. Знать бы, что пристрелит наверняка – стоило бы попробовать… Но бывалый, наверняка ученый и многоопытный стрелок, подранит, наверное…
Он выпрямился и огляделся. Ну никаких же ориентиров – справа как тянулся овраг, так и тянется, а слева… Ну зачем они ломятся, как стадо коров, зачем эти переломанные ветки, растоптанная трава?! Теперь он не найдет дороги. А тот, этот, который вьет паутину… Святая Птица, сделай так, чтобы он днем спал, как все ночные твари. Игар нарушил клятву, явился с бандой головорезов, а Ты, Птица, сохрани Илазу…
Карен чуть повернул голову – Игар поймал его взгляд. Рыжая голова предводителя горела на солнце, как золотой колокол; почему, почему этот человек не на его, Игара, стороне. Как объяснить ему…
– Надо тише, – сказал Игар одними губами, но Карен его услышал и вопросительно поднял бровь. – Надо тише… Он может… сотворить с Илазой что-нибудь.
Карен поднял бровь еще выше, так, что она полностью утонула в рыжих, спадающих на лоб волосах:
– Ты же говорил, что он… твоя тварь воюет только по ночам?
– Я так думаю, – признался Игар. – Но не знаю точно.
– Скверно, – уронил Карен и послал лошадь вперед.
В молчании миновали еще полчаса; лица всадников делались все скучнее и скучнее, а щуплый надзиратель приблизился к Игару вплотную, так что тягостное ощущение глядящей в спину стрелы сделалось почти осязаемым. Овраг сделался заметно уже; Игар в панике понял, что отряд заехал далеко, очень далеко от места пленения Илазы. Карен все чаще оборачивался, и прищуренные глаза его под золотыми космами не обещали проводнику ничего хорошего.
– Я ошибся, – сказал наконец Игар. – Надо в другую сторону.
Карен осадил лошадь, медленно обернулся – и Игар совершенно некстати вообразил его с княгиней в постели. Кто у них верховодит? Она, конечно. А он покоряется, как бревно. И не стыдно после этого командовать отрядом?!
– Ты рискуешь, ворюга, – шепотом сказал Карен.
Всадники откровенно разглядывали Игара – кто любопытно, кто равнодушно, кто с презрением, а кто и со злорадством. Что они знают про этого замордованного парня, скрючившегося в седле, как столетняя старуха? Что он выдал под пыткой Ятеря и Тучку?
…Он не выдавал. Если в беспамятстве – то не считается…
Карен махнул рукой, отправляя отряд по собственным следам. Солнце покинуло зенит; опустив веки, Игар ловил щекой его теплые и красные лучи.
…Как жила Илаза все эти дни? Неужели по-прежнему в липкой паутине?.. А как она жила все эти годы… Мать тиранила прежде всего тех, кого любила – Аду вот затиранила до смерти… Теперь он понимает Илазу, как никогда. И любит ее, как никогда… И спасет. И, может быть, спасенная Илаза уговорит мать… Сомнительно, но все же. Вернувшись в Замок с Илазой, Игар отсрочит встречу с Перчаткой Правды. Не совсем же княгиня рехнулась, не может она не понимать, что узы, которыми связывает Алтарь…
Воодушевленный, он оторвал глаза от стоптанной травы и посмотрел вперед. Прямо над рыжей головой Карена, прямо над гордо вскинутой, уверенной в себе головой – висела, покачиваясь, длинная серая нить.
От Игарова крика дернулись, испуганно захрипели кони и забранились всадники. Непосвященному взгляду сложно было разглядеть полупрозрачную нитку, теряющуюся в путанице ветвей; хмурый Карен долго и презрительно разглядывал возбужденного Игара, потом протянул руку в перчатке и, гадливо морщась, сильно дернул.
Нить, против ожидания, не поддалась; Карен зло ругнулся и рванул еще. Треснула ветка, посыпались листья и мусор – с третьего Каренового усилия на голову ему свалился маленький, в осыпающихся перьях, в сетке паутины птичий трупик.
Карен долго отряхивался, брезгливо мотал головой, вытирал ладони о кожаные штаны; его люди, спешившись, долго и удивленно разглядывали неожиданную добычу. От птицы – при жизни это был, похоже, кривоклюв, а кривоклювы редко бывают размером меньше индюшки – остался обтянутый кожей скелет, и то какой-то плоский, как сухая роза между страницами книги. Мутные глаза – а голова кривоклюва прекрасно при этом сохранилась – смотрели сквозь хмурого, склонившегося над находкой Карена.
