Виктор Федоров - Меч и щит
— М-да, — неопределенно промычал Мечислав, после чего мы с Фланнери выпили по кружке, размышляя каждый о своем.
— Да, а как прошел ваш поход по местным лавкам? — обратился я к Агпару с Фланнери. — Успешно?
— О, да! — Глаза у Фланнери так и загорелись энтусиасмом. — Я не только приобрел хорошие карты южных краев, но и нашел еще один список «Баллады о мореглотах» — неизвестный мне до сих пор кортонский вариант!
— У тебя есть основания полагать, что он ближе к подлиннику, чем другие? — спросил я с некоторой долей скепсиса, но в то же время с готовностью поверить.
Фланнери неопределенно пожал плечами:
— Кто его знает… да это, в общем, и неважно, ведь, как я уже сказал, будущее, даже предсказанное, не становится предопределенным. Ведь именно предсказание и дает возможность изменить будущее. Правда, бывают случаи, когда попытки предотвратить напророченное как раз и приводят к тому, что пророчество сбывается. Но такое случается гораздо реже, чем можно подумать, слушая баллады о Хильдебранде и его сыне или сопереживая трагедии Эдипа, убившего отца и женившегося на матери вопреки стремлению всех этого не допустить. Просто маги стараются раструбить о каждом таком случае по всему миру, а так как подобные происшествия поэты любят больше всего, то сами понимаете, что из этого получается… Кто-нибудь слышал о том, как Масмаан делал свои пророчества? — неожиданно задал он вопрос, казалось бы, не связанный с обсуждаемой темой.
Мы в ответ отрицательно покачали головами. Этого не знал даже я, а уж что до Агнара с Мечиславом… Едва ли они до недавнего времени хоть раз слыхали о Масмаане.
— Он клал перед собой навощенную дощечку, брал в руки стило и впадал в транс, — сказал Фланнери. — В трансе он слышал голос какого-то божества, и рука его записывала божественное откровение, всегда в стихах. Потом, выйдя из транса, он первый читал написанное, иной раз не без удивления. А записав пророчество о мореглотах, он тут же бросил двенадцать табличек в огонь — именно для того, чтобы напророченное сбылось и его никто не смог предотвратить. Но когда он, потрясенный прочитанным, вышел из пещеры, его ученики бросились к очагу и вынули таблички из пламени. Воск на них уже расплавился, но Масмаан писал с большим нажимом, и ученики смогли восстановить написанное по царапинам на дощечках. Было этих учеников четверо, и только они и Масмаан видели подлинный текст пророчества. Потому что Масмаан вскоре вернулся в пещеру и увидел учеников с обгорелыми дощечками в руках. Он страшно разгневался и потребовал сжечь записи тут же, у него на глазах, а пепел развеять по ветру. И пригрозил ученикам всеми мыслимыми и немыслимыми карами, если вздумают ослушаться. Ослушаться они, разумеется, не рискнули, но пророчество каждый тайком записал по памяти. Масмаан вскоре умер, ему ведь тогда было уже лет девяносто, а чуть позже погибли от разных несчастных случаев и четверо его учеников. Но сделанные ими записи остались, и, видимо, они были достаточно близки к подлиннику, чтобы губить всех, к кому попадали в руки. Так продолжалось лет сто, пока одна из этих записей не попала к магу Бар-Тону. Тот догадался перевести пророчество на пакчарский язык, а свиток с первоначальной записью сжечь. И это подействовало; Бар-Тон спокойно дожил до глубокой старости и ни разу даже словом не обмолвился о том, как звучало пророчество на языке подлинника. Ну, в соответствующих кругах прослышали об этом, и обладатели других записей тоже поспешили обезопасить себя таким способом. А поскольку никто уже толком не знал, на каком языке написан подлинник, то всякий, у кого оказывалась какая-то запись этого пророчества, норовил перевести ее на другой язык, а свой список — сжечь. Вот потому-то когда это пророчество дошло до народа в виде баллады, то баллада оказалась переведенной на великое множество языков — исключительно из-за боязни древних обладателей записей пасть жертвой проклятия, а не в силу ее литературных достоинств. И я, собирая разные варианты баллады, не так стремлюсь докопаться до подлинного текста (на это надежды мало), как найти максимальное число опций, чтобы мы могли выбрать из них тот, который нам больше понравится.
Мы с Мечиславом благоговейно молчали, подавленные величием открывшейся нашему мысленному взору панорамы веков и их осязаемой тяжестью, но Агнара, как и всегда, заинтересовала лишь практическая сторона дела.
— Да стоило ли тратить наши деньги на покупку этого свитка? — усомнился он. — Тот лавочник, помнится, содрал с тебя сорок семь денариев, упирая на то, какая это редкая и древняя вещь. Если свиток нужен лишь для того, чтобы у нас был еще один… как его… опций, то не проще ли самим сочинить пророчество, которое нас всех устроит? Я могу состряпать такой флокк в два счета, только скажите, что в нем надо передать…
— Я вижу, ты твердо веришь, что наше будущее — в наших руках, — улыбнулся Фланнери. — Это хорошо и правильно, но, чтобы этот флокк стал нашим заклятием, он должен быть спет на языке нашего отца. А его мы — увы — пока не знаем.
— Пока? — вскинул голову я.
— Пока, — твердо сказал Фланнери. — Ты сам рассказывал, что время от времени на тебя находит и ты говоришь на незнакомом языке, который, однако, прекрасно понимаешь. Ты такое, пожалуйста, всегда записывай. Глядишь, со временем у нас наберется достаточно слов, чтобы сочинить предлагаемый Агнаром флокк.
Мечислав громко рассмеялся:
— Боюсь, в таком случае он нам будет без надобности, поскольку к тому времени, когда у нас поднакопится столь много слов — даже с моей помощью, на меня, знаешь ли, тоже иной раз «находит», — мы уже успеем совершить все напророченные подвиги. Возможно, даже выпить море.
— Ну, может быть, нам повезет и мы сумеем пополнить свой словарь более быстрым способом, — усмехнулся Фланнери.
— Каким? — хором спросили мы с Агнаром, а Мечислав поддержал:
— Да, каким?
— Понимаете, — объяснил Фланнерн, — на месте явления демона в наш мир образуется своего рода воронка, в которую засасывает из его мира разные вещи, почему-то чаще всего свитки и прочие предметы с письменами, возможно оттого что они легкие, точно никто не знает. Происходит это через неравные промежутки времени, в течение лет так трехсот с момента пришествия демона. Ты слышал о чудесном появлении книг в Храме Геракла в Древней или Великой Левкии? — С этим вопросом он обратился ко мне.
— Слышал, — ответил я. — Жрецы сперва таили их от народа, говорили, мол, книги эти священные и все такое, но царь Леонт добился, чтобы они позволили обнародовать те из них, где говорилось не о богах, а о смертных. Многие считают, что трагедия «Эдип царь» берет свое начало как раз от одной из тех рукописей, конечно слегка переработанной, так сказать, пересаженной на нашу почву.
