Олаф Бьорн Локнит - Подземный огонь
Выяснилось также (это рассказал Хальк), что темрийские земли населены мало. Горцы же вовсе не являются потомками хайборийцев, а происходят от древнейших племен, населявших закатные земли до завоевания. Они, будучи оторванными от аквилонской культуры, сохранили все старые обычаи и были славны способностями к стихосложению…
Пока библиотекарь излагал краткую историю Темры, не замечая, что его слова мало кому интересны, Конан сходил к хозяину Бютту и попросил лютню. Затем, вернувшись к столу, варвар прервал трепотню Халька, вручил инструмент, зная, что тот неплохо умеет играть, и уселся рядом. Господин летописец прошелся пальцами по струнам, некоторые подтянул – лютня была изрядно расстроена – и вопросительно посмотрел на киммерийца.
– Темрийскую?
– Давай, – согласился Конан. – Помнишь балладу о Макмэде? Которая на два голоса?
– Несомненно, – Хальк, подвинув заинтересовавшегося Двалина, устроился поудобнее и, бросив Конану: «Я говорю за тана, ты – за Макмэда», начал играть. Конан, сграбастав опустевший жбанчик, стоявший на столе, использовал его как маленький барабан, отбивая ритм.
Я никогда не слышал таких песен. У нас в Пограничье все намного проще – скальды рассказывают баллады о героях или битвах, воины обычно голосят малопристойные песни наемников, а женщины в деревнях любят петь о семье или о том, что видят каждодневно – о лесах, водопадах или синем небе.
С первых же строк я понял – темрийская баллада изображает разговор двух людей, правителя и воина. Хальк высоким тенором выводил речи тана Темры, а Конан низким глуховатым голосом говорил за главного героя – неизвестного никому Макмэда.
– Зачем ты покинул обители клана,
Где вьется вкруг вереска солнечный свет,
Где мерзнет заря, как смертельная рана
Над россыпью древних полночных планет,
Алан Макмэд?
– Уж лучше клинков ненасытная пляска,
И вьюга в предгорьях, и мрак, и туман,
Чем взгляд, лучезарнее неба над Темрой,
И сочные губы, и трепетный стан,
Не правда ли, тан?..
– Сердце леди Хайлэнда податливей воска,
Если джентльмен в бранных делах знаменит,
Когда дедовский меч его, поднятый к звездам,
О щиты чужестранцев победно звенит,
Потрясая зенит…
– Меч Макмэда не сломлен никем ни в турнире,
Ни средь битв ни в низине, ни на вольных холмах.
Но для леди Хайлэнда нет желаннее в мире
Песен рыцаря в черном, что сводят с ума
Женщин в клане Галмах…
– Мне понятен твой гнев, но поверь мне, как тану —
Бог не создал для мира неподатливых бед.
Уж тебя ли, герой, я испытывать стану,
Как сорвать с плеч врага и башку, и берет,
Алан Макмэд?
– Опоздал твой совет, ибо чаша испита,
И жестокий урок мной сопернику дан.
Там, где вереск поет у речного гранита,
Рыцарь в черном лежит, вечным сном обуян.
Я не лгу тебе, тан…
– Так зачем ты покинул обители клана,
Где вьется вкруг вереска солнечный свет,
Где навек упокоила рваная рана
Ненавистного барда, виновника бед?
Возвращайся, Макмэд…
– Не видать мне ни славы, ни свадебной пляски,
Пенный кубок не пить, не обнять тонкий стан.
Брошен плед мой в огонь, и в неистовом лязге
Гордых горских клинков клан Галмах гневом пьян,
Меня проклял, о тан!..
Рыцарь в черном, укравший сердце нежное леди,
Рыцарь в черном, затмивший ей песнями свет,
Он, уснувший навек в окровавленном пледе,
Рыцарь в черном – мой брат, Эдвин Макмэд…[4]
Хальк взял завершающие аккорды и положил ладонь на струны. Строри, сидевший рядом со мной, тихо всхлипнул. Я неожиданно заметил, что вокруг нашего стола собрались гномы и люди – они стояли тихо-тихо и слушали. Когда замер последний звук лютни, Двалин встал и поклонился Хальку, а собравшиеся в круг сородичи старейшины забили в ладоши и начали восторженно орать.
– Ай да Хальк… – прошептал мне на ухо Мораддин. – Гномов нелегко растрогать, равно как и привлечь внимание человеческими песнями. Но если гному понравится, как ты поешь, станешь его другом навеки.
Хозяин трактира, упитанный и низенький месьор Бютт, тоже слушавший песню, вдруг поднял руку, глянул строго на служек и срывающимся голосом крикнул:
– Пива благородным господам из Аквилонии! За счет трактира!
Допелись. В Пограничье очень ценится золото, которым платят за еду. На золото можно купить теплые вещи, жилище, оружие, лошадей… Но больше всего ценится пища, хлеб насущный. Именно поэтому золото обменивается на нее, а не наоборот. А сейчас произошло невиданное – матерый трактирщик, умудренный опытом многочисленных предков, за одну песенку готов угощать абсолютно бесплатно!
Так как все присутствующие изрядно захмелели, в обеденном зале творилось нечто невообразимое. Я имею в виду то, что высокородные аквилонские дворяне из десятка Паллантида, вместе с командиром были приглашены к столу компанией молодых гномов и моментально нашли общий язык с карликами. Вино полилось рекой – как в переносном, так и в буквальном смысле: один из гномов, желая показать Паллантиду достоинства своего боевого топора, столь широко размахнулся, разрубая воздух, что перевернул бочку с драгоценным в Пограничье красным зингарским вином. Вкусно пахнущая виноградом жидкость разлилась на земляной пол, а гном, поскользнувшись, рухнул в темную лужу.
Все, включая хозяина, ответили на эту выходку дружным хохотом. Госпожа Бютт, занявшая место у стойки, скривилась, но промолчала. Уважаемая хозяйка «Танцующей лошади» подсчитывала немалую выручку – гномы были щедры на золото да и аквилонцы не скупились.
…Спустя некоторое время мы выбрались на улицу – проветриться. Уже стемнело, однако небольшая площадь перед постоялым двором была освещена факелами и кострами, возле которых грелась ночная стража Брийта. Мы вместе с Двалином и Строри, окутанные клубами пара, вырвавшимися из теплого обеденного зала, прогулялись до конюшни, взаимно уверяя друг друга в бесконечном уважении, а затем оказались свидетелями очень красивого поединка. Рослый и худощавый гвардеец Черных Драконов по имени Алгус решил померяться силами с гномом. Последний (как пояснил старейшина Двалин, носивший имя Ниди) был невысок – всего-то три с половиной локтя – но невероятно широкоплеч и силен. По уговору, дрались на топорах. Выбежавшие из трактира гномы и гвардейцы взяли поединщиков в круг и старательно сочувствовали им, выражая свое отношение к героям раскатистыми криками.
Так как и Алгус, и Ниди были изрядно пьяны, лезвия рассекали лишь воздух. Но вскоре гном особенно изощренным приемом выбил у гвардейца топор, ударом обуха в грудь завалил его в сугроб и, не устояв на ногах, упал сам. Поднявшись, Ниди громко заорал, что хочет угостить нового знакомого и вытянул из пояса маленький слиток золота. Уронил, конечно. Все присутствующие начали рыться в наметенном суровыми полуночными ветрами сугробе, а мы отправились обратно в трактир, потому что замерзли на холодном воздухе.
