Людмила Астахова - Дары ненависти
«Улыбнись же, Локка! Прошу!»
Из кустов завопили, но на полянку выбегать никто больше не спешил.
«Ждут второго выстрела, — поняла девушка. — Ну, верно, куда ж в наше время с одним-то пистолетом…»
Она легла, положив второй заряженный пистолет перед собой, и быстро принялась перезаряжать первый. Протравить. Патрон в ствол. Забить шомполом. Капсюль на трубку. Взвести курок. Готово!
Те, в кустах, все-таки рискнули. Грэйн выпалила, не целясь, раз, а потом — еще раз, чтоб сбить их с толку. Снова грохот, снова крики. Из-за дыма она уже вообще ничего не видела, но, когда Локка улыбается… Протравить! Патрон в ствол! Забить! Капсюль на трубку! Взвести курок! Их же всего пятеро! А теперь… теперь уже меньше… Патрон! Забить! Капсюль!
Она не заметила, что это выкрикивает уже вслух, — и за собственным победным криком не услышала за спиной шороха…
Тьма расцвела в затылке Грэйн и огненным цветком объятий Локки плеснула в глаза. Эрна Кэдвен выронила пистолет и молча ткнулась лицом в землю.
Любить ролфийку у Джоны повода не было никакого. Напротив, во множестве имелись весомые причины не любить и даже ненавидеть: ребра, по которым пришелся удар сапогом, болели до сих пор, надолго обездвиженное тело не слушалось, в горло точно песка насыпали, а отвратительно короткие волосы лезли в лицо. Про унижения лучше вообще не вспоминать, чтобы окончательно не взбеситься.
То, что ролфи попалась в первом же задрипаном городишке, весьма показательно. Мало того, она еще и умудрилась привести за собой погоню. Ну, значит, поделом тебе, дочь Морайг!
Неловкие ноги подогнулись, как у парализованной калеки, и Джона плюхнулась в кусты. Отползла в стороночку, чтобы ненароком не попасть под шальную пулю.
А отстреливаться в таком положении — сущая глупость. Преследователей пятеро, пистолетов всего два. На что эта бешеная Вторая рассчитывает? На звук выстрелов прибегут еще десяток мужчин, и тогда не поздоровится никому. А уж когда эрне станут припоминать два трупа их бывшие сотоварищи… А леди Янамари зачтется спасение остальных от ролфийских пуль.
Под руку очень удачно попался камень. Не слишком большой, в самый раз, чтобы случайно не проломить череп.
«Ты что делаешь?» — взвился призрак.
Объяснять Джона предку ничего не стала. Неужели не понятно?
«Предательница! Подлая змея! Как ты могла — ударить сражающегося воина в спину?!»
Голос пращура дрожал от праведного возмущения, как воздух в жаркий летний полдень.
«Нет, ты не можешь быть моей наследницей. Это невозможно! Тварь ты ползучая! Она же тебя отпустила! Тебя утопить мало».
Гнев предка медленно окутал Джону, словно дым погребального костра — густой и выедающий глаза. И стало больно дышать.
«Убирайся! Не тебе читать мне морали, убийца и насильник».
Пока Джона кашляла и отплевывала кровавую слюну, беспамятную ролфи связали и погрузили на телегу.
«Да, я убивал и насиловал, грабил и предавал огню, но, змеячьи потроха, я никогда не бил в спину, никогда не был предателем. И Джоэйн моя тоже. Ты не наша родичка!»
«Кому нужен такой предок?! Я — шуриа! Забыл? Она мне насолила, она меня унижала, продолжая думать, что я прощу, забуду и не захочу отомстить?»
Мстительность свойственна шуриа так же, как одержимость присуща диллайн, а бесконтрольная свирепость — ролфи. Нечему тут дивиться!
— Эта женщина похитила меня, — тихонько пискнула Джона, когда один из храмовых стражей, а судя по длиннополым кафтанам — это были они самые, помог ей встать.
Брезговал, конечно, прикосновением к шуриа, но сдержался. Ну и пусть, главное произвести внушительное впечатление.
— Я — Джойана Алэйа, графиня Янамари. Вы явились удивительно вовремя, господа. Соблаговолите доставить меня к вашему тиву незамедлительно, — сказала… нет, приказала женщина.
Самое важное — говорить и вести себя так, словно имеешь право распоряжаться всем на свете, в том числе и их никчемными жизнями.
«Тварь ползучая!» — крикнул Джоне вслед призрак. Будто раскаленное клеймо приложил.
Чем Джоне всегда нравились провинциалы, так это их пиететом перед громкими титулами и столичным апломбом. Не зря жители таких городков, как Синхелм, становятся первыми жертвами аферистов. Достаточно нацепить побольше фальшивых драгоценностей и ярких тряпок, назваться герцогом или, на худой конец, императорским надзорным проверяющим и разговаривать исключительно в нос, чтобы тебе начали верить, точно Святому Эзеллу — покровителю правдолюбцев. А если умело подольститься к градоначальству и тивам, то в карман еще и золото с серебром потекут.
Что скрывать, Джона сама когда-то была наивной провинциалкой, готовой поверить первому встречному вельможе. На забаву Бранду и всему императорскому двору. В тот незабываемый год в моде были пасторали — на проулку по Виннстанскому парку фрейлины выходили с изящными плетеными корзиночками, пастушьими посохами и в веночках. Называлось — сельский стиль. Обедали прямо на лоне природы, приобщаясь к простым радостям. Среди аккуратно сметанных, почти игрушечных копенок лакеи в соломенных шляпах накрывали столы, стелили снежно-белые льняные скатерти, а в хрусталь бокалов виночерпии лили без счета «домашнее» вино — из местного терпкого винограда. Музыканты играли народные мелодии, а слуги «пасли» чистеньких, выкупанных в ароматной воде козочек с позолоченными рожками. Верхом шика считалось выгуливать по лужайкам беленькую пушистую овечку на серебряной цепочке. Ювелиры просто озолотились на пастушеских венках с цветами из драгоценных камней.
Когда леди Идверд, императорская фаворитка, спросила юную леди Никэйн графиню Янамари, как она находит придворный «сельский стиль», та додумалась ляпнуть что-то про янамарских пастушек, которые без особого напряжения переносят на плечах полугодовалых бычков. Дескать, все прекрасно, но фрейлины слишком уж деликатного телосложения по сравнению с селянками, а в остальном один в один, как в жизни. Придворные утирали слезы от смеха, пересказывая диалог прекрасных дам, а Джоне достался перстень с сапфиром за Лучшую Шутку Июля.
Все это вспомнилось совершенно случайно, пока бывшая пленница умывалась в тазу с теплой водой и настоящим мылом и переодевалась в наряд, предложенный от щедрот душевных супругой синхелмского тива. Как бишь его там? Тива Рэйлема, кажется. И пусть эти платье и короткий жакет пожертвовала на благотворительность какая-нибудь местная баронесса, они, по крайней мере, были почти не заношенные и хорошего качества. Джона провела чуткими пальцами по тонкой шерстяной ткани… Так и есть, раньше это платье носила девочка-подросток, умершая от легочной горячки этим февралем. Отсюда строгий крой и миниатюрный размер.
