Павел Молитвин - Путь Эвриха
— Тоска-а-а… — протянул Барикэ. Сломал печать на бутыли и начал осторожно извлекать деревянную пробку.
— К сожалению, это все, что мне посчастливилось узнать. Не хотелось уезжать из Матибу-Тагала до совета наев, да что поделаешь… Кстати, где это Экагар по ночам охотится? Мог бы, кажется, хотя бы во время моего отсутствия не уезжать далеко от лагеря! — неожиданно вспомнил Сюрг о втором полутысячнике.
— Пусть развлекается, — заступился за отсутствующего товарища Барикэ. — Здесь все равно ничего интересного не происходит — со скуки сдохнуть можно. А его охотнички дичины настреляют — не душу порадуют, так брюхо потешат.
Полутысячник разлил вино из откупоренной бутыли по глиняным чашам и, поднеся свою к длинному, хрящеватому носу, восхищенно покрутил головой:
— Исключительный букет!
Сюрг, насладившись ароматом драгоценного напитка, пригубил темное вино.
— Великолепно. — Несколькими глотками осушил чашу, поставил ее на низкий столик и поднял глаза на Барикэ: — Все еще вдыхаешь ароматы? Напрасно злые языки говорят, будто степняки равнодушны к благам цивилизации. В винах, во всяком случае, кое-кто из вас научился разбираться!
— О да! В винах мы разбираемся очень даже неплохо. Жители приморских городов, так же как и сак-каремцы, издавна приучали нас к тому, что некоторые вина лучше не пить, а только нюхать. Ты побледнел и чувствуешь легкое недомогание?
— У меня… кружится голова… — с трудом проговорил Сюрг, глядя на полутысячника неестественно расширившимися глазами.
— Это только начало. — Барикэ аккуратно перелил вино из своей чаши в пузатую бутыль и тщательно закупорил ее. — Степняки предпочитают пить кумыс или арху, поскольку вкус добавленной в них отравы скрыть почти невозможно. В вино же можно подмешать все что угодно.
— Ты… Ты отравил меня? — На лбу Сюрга выступила испарина, руки и ноги окаменели и лишь глаза еще жили да губы продолжали шевелиться, хотя голос был едва слышен. — Зачем? За что?
— Ты не исполнил данное Рикиру обещание. Хурманчак все еще жив, а ведь ты знал, что, если он останется жить, придется умереть тебе. — Барикэ спрятал отравленное вино в сундук, бросил обе чаши в жаровню и плеснул себе архи из полупустого бурдюка.
— Но ты… Ты сам привел к Хурманчаку лекаря, исцелившего Имаэро…
— Это была ошибка. Кто же мог знать, что он окажется таким умельцем? К счастью, он остался в Мати-бу-Тагале и здесь нет человека, который помешал бы тебе предстать перед Великим Духом. — Прихлебывая арху, Барикэ с интересом наблюдал за тем, как тяжелеют веки тысячника, как закрывают они помутневшие глаза. Вот сжатые губы Сюрга приоткрылись, из угла рта потекла желтая тягучая слюна, напряженные руки и ноги расслабились…
— А считал себя таким хитрым, таким умным… — Барикэ с сожалением покачал головой, раздумывая о том, что, вероятно, через день-два вернувшийся из Матибу-Тагала Экагар привезет известие о скоропостижной кончине Хозяина Степи и тогда смерть Сюрга даже Рикиру, который на самом-то деле никакой не Рикир, покажется бессмысленной, никому не нужной жестокостью. Хотя, если это произойдет, вряд ли кто-нибудь станет вспоминать о каком-то Сюрге.
Исходя из этого, он мог бы и не убивать своего тысячника, а, связав по рукам и ногам, закатать в циновку и подождать известий из Матибу-Тагала. Но стоит ли оставлять в живых человека, сделавшего себе карьеру, предавая предателей? Из ослиного уха не выкроишь шелковый платок, и если уж на тебя затаил обиду человек, не умеющий прощать своих врагов, — а Сюрг, на беду свою, относился именно к таким людям — то лучше прикончить его прежде, чем он придет отдавать долги. Совесть Барикэ от этого чище не станет, так ведь он и не собирается в Верхний мир. Ему и тут неплохо живется.
Отставив пустую чашу, полутысячник пересек шатер и, откинув полог, позвал Хунгана:
— Произошло ужасное несчастье. Великий Дух призвал тысячника Сюрга к себе и тем самым осиротил всех нас. — Барикэ мотнул головой в сторону сгорбившегося на кожаных подушках тела. — Во избежание ненужных разговоров нам следует вынести его и сбросить с утеса. Гибель командира, обходившего ночью дозоры и сорвавшегося при этом со скалы, представляется мне неизмеримо более достойной, чем смерть от несварения желудка. Не так ли?
— Истинно так, — подтвердил Хунган, преданно глядя в глаза полутысячника.
— Ну, а раз так, подними полог на противоположной стороне шатра и бери доблестного Сюрга за ноги, — скомандовал Барикэ, накидывая на плечи плащ и возвращаясь к давно уже занимавшему его вопросу: почему ни у одного из тысячи «беспощадных» не возникло желания попытаться пройти через Врата? Сотники, полу сотники, даже командиры десятков, допустим, не в счет, но почему же остальных-то не тянет в Верхний мир? Терять им нечего, неужели все, как один, злодеями себя мнят? Или так оскотинились, что жизни себе без резни помыслить не могут?..
* * *Крытая повозка то мерно поскрипывала и покачивалась, как идущее по спокойному морю судно, то вдруг начинала подпрыгивать и подскакивать на ухабах, содрогаясь, словно пришел ее последний час, и тогда Эв-риху вспоминалась вырастающая из бушующих волн черная громада смертоносного Всадника. Стоило арранту погрузиться в сонное забытье, и ему мерещилось, что каким-то чудом он вновь оказался на корабле, и перед глазами его проплывали знакомые лица: Хриса, Волкодава, Хатиаль, Астамера… Но чаще всего появлялась в его видениях Ниилит и, когда становилось ему особенно плохо и с губ начинали срываться жалобные стоны, возлагала прохладные узкие ладошки на горячий лоб раненого, шептала что-то утешительное, и боль отступала, затаивалась где-то в глубине истерзанного тела, чтобы, выждав подходящий момент, снова вонзить в него отвратительные свои когтищи.
Приходя в сознание, Эврих видел склонившуюся над ним Кари — девушку-степнячку из племени кокуров — и понимал, что это она отгоняет боль, не дает ему умереть, и память, помимо воли, начинала восстанавливать события, приведшие его на порог Вечности. Это были скверные мгновения, ибо каждый раз путешествие его по Вечной Степи заканчивалось одним и тем же: стрела, срывающаяся с оттянутой до самого уха тетивы, пронзала тщедушное тело Зачахара, и нечистая совесть принималась нашептывать, что он совершил худшее из возможных злодеяний — убил человека, который доверял ему.
Нет, он не был ханжой и сознавал, что Зачахар должен был быть убит. После бесед с сегваном, по вине которого вот уже несколько лет человечья кровь орошала Вечную Степь, аррант пришел к выводу, что с такими, как он, говорить бесполезно. Бывают ситуации, в которых холодная сталь становится единственным аргументом в споре, единственным возможным воздаянием за содеянное. Человек должен защищать то, что он любит, а за время странствий по Вечной Степи Эврих успел полюбить ее обитателей, охотно деливших с ле-карем-улигэрчи пищу и кров, радость и печаль. Для всех, с кем встречался он на своем пути, Зачахар был несомненным, омерзительным, не имеющим оправдания злом, таким же страшным, как голод, мор или засуха. Он должен был быть убит ради них. Ради жителей Благословенного Саккарема, которых ожидала участь обитателей приморских городов, ради всех тех, до кого рано или поздно докатилось бы вооруженное Огненным зельем войско Хурманчака.
