Холли Лайл - Отвага Соколов
Все, кроме приближавшегося к ним хищника. Светящийся шар был огромен, но охотник намного превышал его своими размерами, и к тому же он расширялся, охватывая и накрывая тьмой ослепительный свет любви — любви к жизни, к радости бытия. И вдруг свет погас, исчезнув без следа, как если бы вовсе не существовал.
— Нет! — закричала Кейт. — Нет! Их жизни не могут оборваться вот так!
Тем не менее трагедия совершилась. Чудовищная, немыслимо огромная пасть охотника захлопнулась, и там, где только что царили свет и тепло, надежда и счастье, остались лишь холод, пустота бесконечной, ничего не помнящей Вуали и жуткая раздувшаяся туша охотника.
— Нет. — Кейт зарыдала.
Возле нее неподвижно застыл Ри — ошеломленный, притихший, уничтоженный.
— Дважды в своей жизни ощущал я эту любовь, — прошептал он. — И дважды ее забирали от меня, дважды уничтожали…
— Что такое бессмертие, — завопил он, обращаясь к богам, — если оно кончается подобным образом? Если любовь умирает, а зло остается, какой смысл в мироздании?
Пожиратель душ между тем все еще расширялся, контуры его тела быстро менялись. Монотонный звук внезапно прорезал безмолвие Вуали — трепетный, низкий и одинокий.
— Бежим! — крикнул Ри, но на этот раз Кейт остановила его.
— Что-то меняется, — сказала она и обхватила его так крепко, что души их вжались друг в друга. — Что-то происходит с пожирателем душ.
Контуры мрака, обозначавшие тело хищника, начали ломаться и распадаться. Звук становился громче, низкая нота, скорее ощущаемая, чем слышимая, переменчивая и терзающая бесплотную ткань вселенной, превращалась в грохот, который все более усиливался. Кейт почувствовала, как вибрации охватили ее, а затем встряхнули и бросили в пустоту, словно комара, подхваченного порывом ураганного ветра. Она и Ри крепко прижались друг к другу, и все мысли о спасении утонули в невыносимом реве, стоне, треске, грохотании… в шквале обрушиваемого на них громового звука, распластавшего их и прокатившегося над ними. А по немыслимой пустоте, из которой состояла шкура охотника, побежали трещины, сразу же превратившиеся в ослепительные щели, из которых вдруг хлынули в пространство Вуали неисчислимые прекрасные, блистающие фонтаны многоцветного пламени, превращавшие в сладостную музыку рев своего рождения.
И вдруг, перекрывая весь этот сокрушающий грохот, прозвучал знакомый Кейт голос — веселый и умиротворяющий, знакомый и любимый, принадлежавший одновременно и Дугхаллу, и Соландеру, и голос этот произнес слова, рожденные любовью, состраданием, самопожертвованием, надеждой и верой в то, что есть вещи, ради которых можно и нужно жить, ради которых стоит и умереть.
Любовь в конечном счете есть все, и поэтому никогда не умирает. Любовь преобразует зло, любовь рождает новую жизнь, любовь созидает вселенную. Любовь… живет.
Слушая этот голос, Кейт припомнила слова, некогда сказанные ей Дугхаллом: «Я готов отдать свою жизнь, душу, вечность, чтобы испытать такую любовь…»
И в этот миг она поняла его и, невзирая на боль утраты, порадовалась за него — и за всех живущих в мире.
Глава 58
Душу Дани вырвали из плоти и бросили во тьму, в адскую боль и в адский грохот; она чувствовала, что движется к небытию. И все же в последний миг бог отмщения даровал ей спасение. Луэркас отпустил ее, и она вернулась в свою плоть, ощущая, как ее наполняет сила, никогда прежде не принадлежавшая ей. Даня поняла, что происходит: вопреки всем возможным предположениям Луэркас, попавшийся в ловушку внутри Вуали, проигрывал битву и решил, что сумеет выжить, лишь избавившись от той силы, которую он украл из жизней и душ своих жертв.
А отсюда следовало, что наперекор всему она еще могла выиграть свое собственное сражение.
Открыв глаза, Даня увидела вокруг себя лежавших на земле Шрамоносцев. Некоторые из них дышали, другие не подавали никаких признаков жизни, и в любом случае никто из них не сумел очнуться столь же быстро, как она сама… Среди них не было чародеев, и острая боль, вызванная резким ударом чар, ошеломила их и лишила чувств на какое-то время.
— Бретван действительно благоволит мне, — пробормотала она и, воспользовавшись дарованными ей Луэркасом силами, вырвала меч из ножен лежавшего у ее ног стражника и метнула его в своего врага, целя в два вздувшихся на его груди шрама, оставленных когтями, некогда погубившими ее ребенка. Меч проткнул тело ее врага насквозь и вонзился в спинку деревянного трона.
Кровь хлынула из груди Луэркаса, и пока плоть его расставалась с жизнью, Даня вырвала силу из измененного магией тела и влила ее в собственное — измученное и израненное. Она восстановила свою руку, но Луэркас был все еще жив, и поэтому она, забирая его мощь, сделала себя более сильной, крепкой и высокой. Она впитывала вытекавшие из поверженного врага крохи жизни, и когда тело Луэркаса наконец дернулась в последний раз и кровавая пена перестала пузыриться на его губах, Даня схватила обеими руками свой ошейник и разломала его надвое. Зазвенели упавшие на пол цепи, и сердце ее наполнилось яростным счастьем. Ум ее охватила одна-единственная, радостная мысль. В Доме Галвеев прячутся ее должники. Их там двое — не знавших ее страданий, не испытавших позора, унижения, всей этой муки, не побывавших в Увечной плоти, в этой извращенной пародии на человеческое тело. Двое Галвеев — Дугхалл, любимый дядя Семейства и посол, и Кейт, возлюбленная дочь рода.
Она уже не сможет отомстить тем Сабирам и Галвеям, которые своими действиями — или бездействием — доставили ей столько мучений. Но хоть какое-то удовлетворение получить пока еще можно.
Она еще потешит себя их унижением и их смертью.
Шрамоносцы, лежавшие вокруг Дани, начали шевелиться. Когда они поднялись на ноги — потрясенные и испуганные, — она подошла к трупу Луэркаса и сказала:
— Я, Ка Ика, предала смерти ложного Иксахшу и вернула ваши души из края забвения. Теперь следуйте за мной, чтобы мы могли объявить этот город и весь мир, по праву принадлежащим вам… и мне.
Ошеломленные, неуверенные, покорные Шрамоносцы последовали за Даней к выходу из гигантского шатра Луэркаса и, выполняя приказ, подвели к ней лоррага. Когда они принесли ее оружие и закинули седло зверя, Даня велела лучшей кавалерийской роте армии Тысячи Народов следовать за ней в полном составе. Шрамоносцы безмолвно подчинились и двинулись вместе с ней к помеченным серой тканью воротам Калимекки, на тихие неживые улицы, ведущие к сердцу города, к тому великому Дому, который некогда принадлежал и ей и теперь вновь должен стать ее собственностью.
Ян заметил приближающуюся беду задолго до того, как она подошла к Дому… Вверх по улице Триумфов на чудовищных шестиногих зверях неслась целая рота Шрамоносцев — со скоростью, губительной для лошадей, — а возглавляла их темноволосая женщина, восседавшая на зубастой и тощей кошмарной твари, явно не предназначенной самой природой для использования в качестве верхового животного. Ян, как умел, расставил своих людей: пикинеров вперед, лучников позади. Войско его безнадежно уступало в числе кавалерийскому отряду Увечных, однако оно занимало высоту, а враги приближались лишь с одной стороны. Подобная недальновидность облегчала ему задачу, и он искренне возблагодарил за это богов. Умный противник вынудил бы его разделить свои и без того скромные силы и взял бы в клещи с двух сторон, поднявшись на гору по обеим дорогам — улице Триумфов и Пути Богов.
