Алена Алексина - Перехлестье
Призрак не способен испытывать боль. Он бестелесен. Но если пытается чего–то коснуться, пытается обрести плотность — это причиняет боль. Мучительную и острую, которая, тем не менее, отступает сразу же, стоит прекратить попытки.
Искушение. Искушение оставаться неживым, неощутимым.
Но он предпочел терпеть, лишь бы увидеть улыбку на губах Зарии, смесь восторга и желания в ее взгляде и жаркий румянец на щеках.
Как не хотелось ему уходить! Но, увы. Он не мог остаться. Но одно Глен знал точно — больше ничто в мире не сможет удержать его от того, чтобы вернуться.
…Утро показалось Зари полным солнца и света. Никогда прежде она не просыпалась такой счастливой. И ведь ничего не изменилось. Те же стены, та же крохотная келья, тот же алтарь в углу. Но все стало другим.
Девушка открыла глаза, точно зная, кого увидит. Глен сидел в изножье ее кровати.
— Доброе утро, — Зария покраснела, вспомнив то, что говорила и что испытала во вчерашнем ночном полумраке. Как ей хотелось спрятать пылающее лицо под одеялом! А еще лучше на груди сидящего напротив мужчины. Нет. Не получится. Ей выпало полюбить духа.
— Я пришел ненадолго, попрощаться, — мужчина улыбнулся, заметив смущение Зари, наклонился к ней и прошептал в самое ухо: — А еще посмотреть на то, что плохо разглядел в темноте.
Она стала красной, как брусничка. Он рассмеялся, но тут же посерьезнел.
— У меня просьба. — Глен глубоко вздохнул. — И это важно.
Дэйн встречает бога
Волоран спешился. Фадир потряс гривой и переступил в высокой траве, обрадованный короткой передышке после долгого полета. Дэйн же смотрел на мужчину, который ожидал его в тени серой изрезанной трещинами скалы. Мужчина не был ни высок, ни плечист. Темные глаза, темные волосы, смуглая кожа, черная борода и одежда, лишенная изящества — простая рубаха и штаны, высокие сапоги. Словом, ничего особенного. Так вот как выглядит бог…
Незнакомец невозмутимо подпирал плечом могучую каменную громаду, жевал травинку и ждал, пока дэйн подойдет ближе.
Они стояли друг напротив друга, молчаливые, спокойные, такие разные, но притом очень похожие — холодом взглядов, лицами, хранящими одинаково суровое выражение, непоколебимой уверенностью в самих себе.
Только один молчал, потому что не считал нужным заговаривать первым, а второй просто не знал — о чем говорить. И, правда, что сказать богу? Упасть в ноги и молить о милости? Гневно воззвать, потребовав ответа за все происходящие в мире беззакония? Поздороваться? А через миг дар дэйна настороженно встрепенулся, почувствовав Силу. Правда, тут же утихомирился, ощутив, что эта Сила не несет в себе зла. Маркус не опасен.
Все эти мысли промелькнули и исчезли. Палач не знал, с какой целью бог, которому он служил, снизошел вдруг до своего скромного слуги. Спрашивать — глупо. Посчитает нужным — сам скажет, а не скажет, так у дэйна других забот по самую маковку.
— Нет. — Спокойный голос Маркуса остановил Волорана, когда тот сделал шаг к узкой расселине — входу в Жилище.
— Нет?
— Ты нужен мне в Капитэорноласе. Такова моя воля, — добавил он, видя, что дэйн хочет возразить.
Палач магов застыл. Воля Бога не подвергалась сомнениям или обсуждениям. Она исполнялась. Всякий, кто этого не понимал — умирал. Поэтому в любое другое время дэйн подчинился бы без вопросов и возражений, но сегодня…
— У них Грехобор.
Мужчина, стоящий возле скалы, кивнул:
— И его жена, — напомнил дэйн. — Я должен их бросить?
— Да.
— Почему?
Брови бога поползли вверх. Его слуга, не противоречил, не отказывался от возложенного на него повеления. Но он пытался понять причину отданного приказа.
Однако Маркус не собирался ничего объяснять.
— Такова моя воля, — сказал он и уточнил: — Ты отказываешься?
— Нет, — Волоран склонил голову, словно бы в знак покорности.
— Вот только бросать их тут ты не собираешься, — закончил за него бог, которого невозможно было обмануть фальшивым смирением. — Жаждешь смерти? Учти, если войдешь туда сейчас — погибнешь.
— От чьей руки? — рискнул уточнить дэйн.
Его собеседник усмехнулся. Давно он не встречал такого упрямства. Даже как–то отвык. И вроде бы не сопротивляется, но — сразу ясно! — без объяснений с места не сдвинешь.
Конечно, можно без затей принудить и пойдет, как шелковый, куда прикажут, однако…
— Это будет посягательством на волю бога. Отступничеством.
— И последний дэйн Аринтмы умрет, — закончил за него Волоран с грустью. — Останется только Перевозчик.
С грустью? О нет… Конечно, он очень старательно пытался изобразить огорчение, но получилось плохо. С непривычки–то. Маркус прищурился… и рассмеялся. А потом, по непонятной себе самому прихоти, все же объяснил:
— Если войдешь, они заставят твоего брата убить тебя.
— Не заставят.
— Почему? Его могут принудить, например, угрожая что–нибудь сотворить с женой.
— Нет. — Дэйн пожал плечами. — Йен не вернется к прежнему. Уже нет.
— Что ж, — бог задумался. — Ты мне нужен не здесь. Потому что, войдя сюда, тебе придется делать выбор: брат или Василиса. А меня это не устраивает, как и все то, что сейчас происходит. Поэтому лети в Капитэорнолас.
— Маркус…
— Такова. Моя. Воля. — Отчеканил в ответ небожитель, более не собираясь являть мягкость.
Сейчас на дэйна из–под личины ничем не примечательного человека смотрел грозный воин, который легко мог уничтожить не только Волорана, но и любого, кто попадется на пути. Бог, кому нельзя не подчиниться. Тот, кому Волоран когда–то поклялся служить. Поэтому дэйн кивнул и свистнул, призывая фадира. Крылатый скакун оживился, поняв, что отдых закончен.
Палач магов не оглядывался, не пытался выспросить, что будет с Йеном. Он подчинился, потому что понимал — то, что для него лишено смысла, на самом деле происходит не просто так. Объяснение есть. Просто ему, как обычному смертному не дано понять божественного провидения. Пока.
Вот только разум, привыкший осмысливать происходящее, не смирялся. И все время полета дэйн, стискивая в руках повод фадира, пытался разобраться. Почему? Что бы случилось, ослушайся он и войди в Жилище? Выбирать между Василисой и Йеном? Почему? Что…
К моменту, когда крылатый конь спустился к подножию святилища Мораки, Волоран все понял. От острого прилива гнева впервые за многие–многие годы захотелось выплеснуть злость, не погасить ее усилием воли, а дать выход: что–то разрушить, свернуть шею колдуну, или, что желаннее, вездесущей Анаре, которая исковеркала судьбы стольких людей и магов.
