Николай Ярославцев - Меч Шеола
И снова убежала вперед.
— А ведь она совсем не злая, Радо, — Задумчиво проговорила княжна, глядя в спину убегающей кикиморе. — Как в кощунах о ней сказывают. А ворчит потому, что одна на все болото. И не ест она ни кого. Нас с тобой не один раз обглодать до костей могла, а даже не укусила. Привалилась к моей спине, свернулась клубочком и ну храпеть. Тоскливо без нее будет, хоть и вредная.
— Что правда, то правда. Храпела так, что на другом краю болота лягушки всполошились.
— Старые они все храпят. — Вступилась за нее Влада. И поскучнела. — Жалко будет, если умрет.
— Она еще нас с тобой переживет. — Радогор снова улыбнулся. — И жить будет до той поры, пока люди имени ее не забудут.
— Все равно тоскливо. — Не согласилась с ним Лада. — Привыкла я к ней. И вообще, не знаю, Радо, как я раньше без тебя жила. А ты пришел и, словно двери в другой мир открыл. Будто и дома, и будто бы нет.
— Она и есть другой мир, моя княжна. — Радогор ласково обнял ее рукой, прижимая к себе. — И леший… Только глаза открой пошире и смотри, оглядывайся без устали и такое увидишь, о чем прежде и не думала.
— И домовых?
— И домовых. У Копытихи такой забавный живет. На нее похож. И на язык скор. Берегине не угнаться. Такое говорит, уши вянут.
Только успел упомянуть, берегиня тут как тут.
— Я уж и так его к себе переманивала, и этак. Жил бы у меня вместо кошки. Спал бы у меня в подмышках. А он, чудище мохнатое, ни в какую. На все мои ласковые слова язык показывает. И на что, спрашивается, он Копытихе? Ростом с рукавицу. А хозяйства у нее коза да курица. А у меня от куричьих яиц в брюху не ладно. Вот после утиных другое дело. Бывало насобираю их полный подол и прямо сырыми высосу.
Обеспокоенно завертелась и схватила Радогора за руку.
— А ты часом не заблудился, молодец? Ведешь нас, ведешь, а привести все ни как не можешь. — И высказала неожиданную догадку. — А, может, это нас леший водит по лесу? Озлился за мой отказ и крутит, крутит, пока мы от голода все до единого не перемрем.
Завертелась на месте, пытаясь отыскать своего незадачливого поклонника и пожаловалась.
— А доведись мне помереть, так и слезы не уронит. Обязательно отговорку найдет.
И громко, решительно на весь лес заявила.
— А мне вот для него слезы не жалко. Вся уревусь обольюсь слезами с ног до головы. И пусть ему будет стыдно от моего такого непосильного горя, пеньку гнилому.
- С чего бы мне уреветься, когда ты до сих пор живая? — услышали они, полный удивления, глуховатый голос лешего. — Вот, когда умрешь, тогда и узнаешь кто уревется, а кто нет.
— Ну, вот! Дождалась! — Кикимора, не скрывая своей радости, повернулась к ним. — Смерти моей ждет, аспид. Признался таки. Вымучила. А уж какие кружева плел вокруг меня, устала распутывать. Хорошо еще, что хватило ума, не поддалась на уговоры. А то бы натешился и в омут головой! Или еще построже место выберет. Нет, я уж лучше годок — другой в девках побегаю. Не остарела. На мой век ихнего брата хватит. Мне матушка еще наказывала, рано замуж не убегать. А присмотреться, приглядеться.
— Смотри, не пересиди. Прогадаешь. — Услышали они осуждающий голос.
— Да уж, не прогадаю поди. Такого себе выхвачу, из под ручки поглядеть!! — Тут же беззаботно откликнулась кикимора. — Лучше веди нас, старый сучок, прямой дорогой, пока я окончательно не ослабла от голода. А лучше склонись пониже, я к тебе на руки заберусь, а то ноженьки свои белые до коленок сносила.
И лихо подмигнула княжне.
— Хоть узнаю, каково это у мужика на руках сидеть. Аж завидки берут, как ты у Радогора на руках гнездо свила. А я по своей беспробудной стыдливости не то, что на руках, на коленках не сиживала.
Леший, обреченно, вздохнул и натужно заскрипел, наклоняясь к берегине.
— Эк, ты, однако, постарел, парень. Спина не гнется, а все за девками бегать надо. Смотри, не распрямишься обратно. — Укорила его кикимора, забираясь к нему на руки.
— Когда это я бегал, когда их и близко нет. — Возмутился леший, со стоном выпрямляясь.
Кикимора возилась где — то над головой у них, устраиваясь удобней.
— Значит ко мне близко дойти не с руки, а что далеко делается, увидел.
— Ой, бросит он ее, Радо! — Встревожилась Влада за капризную берегиню. — Что ни слово, то и напоперек, то и в занозу. Бросит, и только черепки от нее полетят в разные стороны.
— Не бегал я… А сказал к тому, что и девок не видел.
— А я, по твоему, кто тебе, не девка? — Вся душа у кикиморы затрепетала от возмущения. — Я всю свою сознательную жизнь девичество свое хранила в чистоте, думала, вот оно… не напрасно страдала столько лет, а ты!
И жалобно всхлипнула.
— Вот уж верно, одно слово. Уросливая! — Укоризненно покачал головой Радогор. — Так под кожу и лезет. И как он такое терпит?
Влада загадочно улыбнулась и забежала вперед, протягивая к нему руки.
— Завидно стало, хоть плач! — Обняв его за шею, прошептала она. И засмеялась. — А ты бы не терпел?
— Так ты же не куражишься…
— В баньку бы сейчас. — Мечтательно проговорила она. — Болотом пропахла, а на руки забралась. А ты словно и в болоте не был. Волосы чистые, мягкие, волос к волосу. Как гребешком приглажены. И цветами пахнешь.
— Ладно уж, снимай. — Долетел до них разнеженный, умиротворенный голос кикиморы. — Приехали. Вон и избешка показалась.
И беззлобно проворчала.
— Тут пыхтит, там сопит, а все бы девок на руках таскал. Смотри, как Радогор идет. Не чихнет, не всплеснет. Княжна у него в руках, как в зыбке покачивается, а я всю свою красоту отхлестала и до синюх разбила о твои руки.
Закрутила головой и удивилась.
— Почитай, до самой ночи проползали.
Уснула ты… — Мягко пророкотал леший. — Вот и не заметила, как день кончился.
И со страшным скрипом наклонился, опуская ее не землю. Берегиня, помолодевшая и подобревшая, выпорхнула из его лап.
— Ты вот что… ты далеко не убегай. Может, и прибегу когда вечерком к тебе.
Весело засмеялась, как горсть гороха рассыпала, и не дожидаясь Радогора с княжной, резво припустила к жилищу Копытихи. Но опомнилась и остановилась, бросая на них нетерпеливые взгляды.
— Побойчей ходить нельзя? — встретила их сердитым вопросом. — Подруга моя все глаза проглядела, а вы в обнимку все не нагулялись.
Лада неохотно высвободилась из рук Радогора и засмеялась.
— А сам, тетушка, на руки только залезла и сразу все слова от счастья перезабыла.
— Больно мне надо! — Отмахнулась кикимора. — Это я для того, чтобы с дороги не сбиться. А то обомлел от радости, что в руки ему далась, и тащит, и тащит. Не пригляди за ним, так и мимо пробежит.
