Джон Норман - Странники Гора
Она остановилась у стремени Камчака и замерла, низко опустив голову.
– Что это значит? – сурово взглянул на неё Камчак.
Девушка не ответила и не подняла головы.
Камчак тронул поводья и повернул каийлу к главным воротам Тарии. Мы ехали следом. Африз, Элизабет и Херена шли, держась за стремена наших скакунов.
Не доезжая до ворот, Камчак натянул поводья; мы остановились. Африз замерла, не поднимая глаз.
– Ты свободна, – напомнил ей Камчак.
Девушка отрицательно покачала головой.
– Нет, – сказала она, – я принадлежу Камчаку.
Она робко коснулась головой вдетой в стремя ноги убара.
– Я не понимаю, – сказал Камчак.
Девушка нерешительно подняла голову – в глазах её стояли слезы.
– Пожалуйста, хозяин, – прошептала она.
– Почему? – удивился Камчак.
Девушка выдавила слабую улыбку.
– Я уже полюбила запах босков, – ответила она.
Камчак рассмеялся и протянул ей руку.
– Садись рядом со мной, Африз из Тарии,предложил Камчак.
Девушка подала ему руку, и он усадил её перед собой в седло. Африз села боком и, едва сдерживая слезы, положила голову ему на грудь.
– Эту женщину зовут Африз, и с этого момента она – убара моего сердца, убара тачаков и Высокая Убара народов фургонов! – объявил Камчак.
Мы пропустили Камчака и Африз в ворота и оставили этот город, и его Домашний Камень, и его жителей и поскакали к виднеющимся невдалеке фургонам, давно дожидающимся нас на бескрайних равнинах, обнимающих оставленную нами Тарию с её высокими, но оказавшимися отнюдь не неприступными для нас стенами и девятью мощными, окованными железом воротами.
Глава 27 МЫ С ЭЛИЗАБЕТ ПОКИДАЕМ НАРОДЫ ФУРГОНОВ
Не думаю, чтобы последние минуты нашего с Элизабет пребывания в стане кочевников доставили невольнице по имени Тука большое удовольствие.
В лагере тачаков Элизабет взмолилась, чтобы я не отпускал её на волю ещё хотя бы в течение часа.
– Почему? – удивился я.
– Потому что хозяева обычно не вмешиваются в выяснение отношений между рабами.
Я пожал плечами. Мне требовалось не больше часа, чтобы накормить и запрячь тарна для полета на Сардар с бесценным яйцом Царствующих Жрецов.
Здесь, у фургона Камчака собралось несколько воинов, среди которых я заметил и Туку с её хозяином.
Я понял, в чем дело. Элизабет не забыла жестокое обращение этой девушки с нею на протяжении всех долгих месяцев её пребывания у тачаков, особенно когда она была заперта в клетке для слинов.
Возможно, Тука каким-то образом догадалась о том, что за мысли теснятся в голове у Элизабет, потому что едва бывшая американка направилась в её сторону, она незамедлительно бросилась бежать, пытаясь спрятаться в фургоне.
Через несколько минут ярдах в пятидесяти мы услышали испуганный женский вопль и увидели, как Тука летит на землю, сбитая ловким броском, в котором чувствовалось знакомство человека с приемами американского футбола. Вслед за этим все пространство между двумя фургонами неподалеку было окутано клубами пыли, поднятой возней двух женщин, обменивающихся отнюдь не женскими пощечинами.
Можно было разглядеть мелькание девичьих кулачков, но удары, наносимые ими, очевидно, достигали цели, поскольку уже через минуту мы услышали крик просившей пощады Туки. Тут пыль несколько рассеялась, и мы увидели Элизабет, сидевшую верхом на своей поверженной жертве и немилосердно треплющую её за волосы. Даже кожаная туника на Элизабет была разорвана, а менее прочное одеяние рабыни на Туке вообще превратилось в лохмотья.
Покончив с разминкой, Элизабет связала своим поясом тарианке руки, продела кожаный шнурок в кольцо в носу тарианки и потащила её к оврагу, где она могла бы отыскать подходящую для предстоящей экзекуции хворостину. Найдя прут, достойный её внимания, она привязала свою пленницу к ветвям невысокого, но густого кустарника и звучно испробовала свою находку на плечах доставившей ей столько неприятных минут тарианки. Насладившись ещё двумя-тремя столь же полновесными ударами, Элизабет вытащила кожаный шнурок из носового кольца своей обливающейся слезами жертвы и, не развязывая тарианке рук, позволила ей с позором ретироваться к своему хозяину.
После этого с чувством выполненного долга, растрепанная и расцарапанная Элизабет Кардуэл подошла ко мне и как примерная, послушная рабыня опустилась у моих ног на колени.
Когда она немного отдышалась, я снял с неё ошейник и подарил ей свободу. Затем я усадил её на спину тарна и приказал держаться за луку седла. Устроившись поудобнее, я привязал её к седлу кожаными ремнями безопасности, не забыв при этом, конечно, обезопасить и себя самого.
Элизабет казалась не слишком напуганной предстоящим перелетом; порадовало меня и то, что она позаботилась запастись парой сменных одеяний.
Рядом стояли Камчак с Африз и Гарольд с Хереной, своей рабыней: она опустилась у его ног на колени, и когда она осмелилась прикоснуться щекой к его бедру, строгий хозяин одарил свою дерзкую рабыню суровым взглядом.
– Как твои боски? – спросил я у Камчака.
– В порядке, как и следует ожидать, – ответил тот.
– А кайвы твои остры? – обратился я к Гарольду.
– Стараюсь держать их острыми, – отвечал молодой тачак.
Я снова обернулся к Камчаку.
– Очень важно следить, чтобы оси на повозках были хорошо смазаны, – продолжал я ритуал.
– Да, – согласился Камчак, – я тоже так считаю.
Мы пожали друг другу руки.
– Желаю тебе всего хорошего, Тэрл Кэбот, – сказал Камчак.
– И я желаю тебе удачи, убар тачаков, – ответил я.
– Знаешь, ты, оказывается, неплохой парень, – воскликнул Гарольд. – Хотя и коробанец.
– Ты тоже не промах, – парировал я, – хотя и тачак.
– Желаю тебе всего хорошего, – усмехнулся Гарольд.
– И я желаю тебе всего хорошего, – ответил я.
Я в очередной раз проверил крепление ремней безопасности, перепоясывающих Элизабет, и остался ими доволен.
Камчак и Гарольд молча наблюдали за нашими приготовлениями. В глазах обоих мужчин стояли слезы. Одинокая слезинка проделала свой путь по свеженанесенному на щеке Гарольда шраму храбрости.
– Никогда не забывай, – напомнил Камчак, – что мы с тобой держали землю и траву.
– Никогда не забуду, – пообещал я.
– И пока память у тебя не ослабнет, – заметил Гарольд, – помни, что мы вместе удостоены шрама храбрости.
– Это воспоминание навсегда останется со мной, – заверил я молодого тачака.
– Твое прибытие и твой отъезд будут считаться двумя самыми важными моментами этих двух лет, – сказал Камчак.
Я посмотрел на него, не совсем понимая смысла его слов.
– Да, – усмехнувшись, подтвердил Гарольд. – Эти два года будут называться: «Год, в который Тэрл Кэбот пришел к народам фургонов» и «Год, когда Тэрл Кэбот командовал тачакской тысячей».
