Александр Зорич - Люби и властвуй
– Не бойтесь, князь, потрогайте.
Хорт окс Тамай несмело коснулся второй, поддельной пряди. Она несла След Овель. Ее ― и ничей больше. О Шилол!
– Поэтому я называю себя гнорром, князь, ― с достоинством заметил Лагха, сердце которого бешено клотилось, но речь была уверенной и неспешной. ― Я могу в одно неделимое мгновение времени изменить шелк, сделав его прядью волос Овель. И тот мерзавец, который засел в Своде Равновесия, назвавшись гнор-ром, тоже это может. Да и ты сам, пожалуй, смог бы, князь, ибо для человека, направляющего пути фигур лама, это немногим труднее, чем поставить «башню» из пяти «шипастых окуней» на «доме мурены».
Прежде чем Сиятельный князь успел что-либо ответить, офицер, доставивший прядь на пристань, выкрикнул:
– Не верьте ему, князь! Я лично вел дело Овель, и я…
Офицер не договорил, потому что веер, мгновенно растерявший все перья и преобразившийся в стилет, вонзился ему в горло.
Лагха Коалара сорвал свой шлем и отшвырнул его в сторону. Он ожидал смерти в любое мгновение.
– Князь! Ваши люди не должны стрелять! ― в голосе Лагхи смешались в удивительное варево предостерегающий выкрик, властный приказ, отчаянная мольба.
Тело офицера упало прямо под ноги Сиятельному князю, но Хорт не видел его. Перед его глазами билось огненными пиявками только одно слово: «Стрелять! Стрелять! Стрелять!» Сегодня утром новый гнорр дал ему этот шлем, сказав, что он сделает его неуязвимым на переговорах, сказав, что он поможет ему во всем. В этом проклятом шлеме все время гудела голова и чесалась плешь. А теперь шлем приказывал Сиятельному князю отдать самоубийственный приказ. Приказывал волею Норо окс Шина, который находился в двух лигах от них, на вершине раскрывшегося купола Свода Равновесия. Но что-то в глубине сознания Сиятельного князя все еще противилось этому страшному приказу, противилось вопреки магическому искусству Норо, и это «что-то» передалось ему от истинной пряди волос Овель, которую он действительно любил. Этого Норо учесть никак не мог, ибо отраженные лишены любви так же, как простые смертные ― представлений о хум-меровых безднах и неисповедимых путях Великой Ма-1ери Тайа-Ароан.
Лагха Коалара понял, что Хорт окс Тамай сейчас не слышит его, что Сиятельный князь вошел в странный столбняк сродни тому, в который входят сильные, когда используют отводящую магию. И тогда Лагха Коалара обнял Сиятельного князя, как блудный сын ― строгого, но любящего отца.
Знак, поданный гнорром, был понят на кораблях «Голубого Лосося». Тотчас же в воду полетело оружие, стрелки с удовольствием опустили натянутые луки, вверх поползли штандарты рода Тамаев. На кораблях Флота Открытого Моря, на крышах домов, в рядах княжеской гвардии взирали на это представление настороженно, но не без одобрения. Если что ― можно будет перебить этих безумцев совершенно безнаказанно. Если что? ― никто не знал, ибо гнорр и князь продолжали стоять совершенно неподвижно, Лагха обнимал Хорта, прижавшись губами к срезу его шлема близ ухн, и никто не слышал его шепота, никто не видел, чтобы Сиятельный князь подавал хоть какие признаки ЖИЗНИ.
«Услышь меня, услышь меня, потомок неистового Гпассы окс Тамая, пусть твоя кровь вспомнит нашу общую войну, пусть вспомнит Кальта Лозоходца, пусть поверит ему…» ― это и много иного шептали уста Лпгхи в те короткие, но столь бесконечно длинные мгновения, когда решалась судьба Пиннарина и всего Баранского княжества.
Ему помогло его же собственное нетерпение. Или, по крайней мере, так ему хотелось думать. Когда его мозг уже обессилел от попыток прорваться по ту сторону себя самого, когда перед его мысленным взором поползли зеленые черви и стали разбегаться разноцветные круги, Эгин сказал самому себе: «Хватит! Будь что будет!» и был уже готов вернуться в кабинет гнор-ра, как вдруг… увидел собственные клешни, украшенные поддельными сапфирами, собственные ноги, бывшие некогда гардами столовых кинжалов. Почувство-. вал, как приятно хрустит каждое его сочленение и как его хвост, увенчанный смертоносным жалом, наливается тяжестью грядущих свершений.
А еще он видел Пиннарин, лежащий внизу, словно большой и сочный пирог, набитый всякой всячиной. Правда, эта гигантская снедь не вызывала у него аппетитных слюнок. Эгину стало казаться, что от аппетита он избавился если не навсегда, то надолго. Он видел и пристань и, как ему казалось, мог различить там фигуру Лагхи. А рядом ― фигуру Хорта окс Тамая, на котором был шлем, точь в точь похожий на тот, что украшал голову Норо окс Шина. Еще одной загадкой стало меньше. Разумеется, Норо использовал шлем, чтобы следить за Сиятельным князем, которому вменялось быть паинькой и не баловать попусту.
Но Эгин-скорпион был отягощен смутным осознанием того, что не может задерживаться здесь долго, сколь бы интересным не было все происходящее вверху и внизу. Здесь ― это, собственно, где? Эган с трудом повернул свою уродливую голову, и мир, подернутый легкой изумрудной пеленой, дал ему ответ. Здесь ― это на вершине раскрывшегося купола Свода Равновесия. Здесь ― это значит, у самого основания гигантской двуострой секиры, созданной безвестным зодчим, дабы внушать страх и трепет. Он чувствовал, что уцепился недостаточно хорошо. Что его позиция недостаточно устойчива и что в любую минуту он может свалиться вниз, пустив насмарку все долгое восхождение. Он не разобьется, но тогда все труды нужно будет повторить с самого начала. Стоять на краю колонны было тяжело. Он ведь всего лишь скорпион. Не муха. Нужно ли ему валиться вниз?
Прямо под собой он увидел навершие шлема. Какого еще шлема? Шлема Норо окс Шина ― очень скоро сообразил Эгин-скорпион. Значит, ему нужно именно вниз, но не слишком вниз, а в аккурат на шлем. Ему все-таки придется упасть. Хотя нет, здесь есть одно противоречие. Он, Эгин-скорпион, должен остановиться и перестать хотеть очутиться за шиворотом у гнорра Свода Равновесия Норо окс Шина. Вот что от него требовалось. Так, по крайней мере, он себе это представлял.
«Отозвать Скорпиона ― это значит отозвать самого себя», ― сообразил наконец Эгин, который, очутившись в теле Убийцы отраженных, оставил в своем теле человека девять десятых мыслительных способностей.
Противоречия. Их слишком много. С одной стороны, он, Эгин-скорпион, должен остановиться и… наслаждаться пейзажем дальше. С другой стороны, его нутро, его самость хотят совсем другого. Он ― Скорпион и создан для того, чтобы разить, жалить, уничтожать отраженных. Один такой отраженный сейчас нервничает, хрустит костяшками пальцев и зрит в направлении пристани прямо под ним. Нужно лишь упасть и дать жалу вонзиться в теплую человеческую плоть во исполнение своего же предназначения. Другой отраженный тоже в Пиннарине. Он, Эгин-скорпион, отлично чует это своим особым скорпионьим чутьем. Но этот, другой отраженный далеко. Он появился здесь совсем недавно. Он, пока что он недосягаем. Это значит, что для него он уже не существует.
