Джезебел Морган - За третьей гранью
– Ллеший! – выругалась я и с мрачной миной сунула удивлённой Настасье яблоко. Рубаха неприятно липла к телу и холодила кожу, волосы облепили голову. Я обхватила себя руками за плечи, пытаясь согреться, и мрачно представила себе, как я выгляжу. Нужное сравнение нашлось практический сразу – мокрая облезлая крыса. Я раздражённо сплюнула и добавила: – Водяной и прочая нечисть! И все их родственники до седьмого колена… Нет! До двадцать седьмого!
Настя вздрогнула от моего крика и оторвалась от разглядывания злополучного яблока, оказавшегося, словно в насмешку, червивым. С печальным вздохом зашвырнув его в какую-то лужу, волхида робко приблизилась ко мне. Прислонившись плечом к стене дома и подобрав подол сорочки, я мрачно любовалась на небольшую кровоточащую ранку под коленом, почти один в один совпавшую с полученной накануне. Струйки дождя барабанили по коже, перемешиваясь с кровью и грязью.
– Очень больно? – тихо поинтересовалась Настя, часто моргая большими голубыми глазами, словно пытаясь не заплакать из солидарности.
– А ты как думаешь? – сквозь зубы процедила я, смывая с ранки мелкие камешки. Ой, зря я вызверилась на девочку. Конечно, когда по щекам текут прозрачные дождинки, сложно отгадать среди них слёзы, но вот шмыгание носом и подрагивание губ слишком уж красноречиво. На крыльцо вышла Любава, сонно щурясь на пасмурное небо.
– Надо же… – хрипловатым спросонья голосом произнесла она, пока не замечая нас. – Дождь.
Оглянувшись на свою старшую подругу, волхида бросилась к перилам крыльца.
– Любава, Любава! – заголосила она. – Помоги Лисоньке!
Я едва не поперхнулась парой не вполне добрых слов, услышав уменьшительно-ласкательную вариацию своей клички. А прислушавшись к Настиному изложению событий, чуть не задохнулась от смеха-кашля. Оказывается, я себе ногу умудрилась сломать! Вот уж истину говорят, хочешь узнать о себе много нового, разозли или испугай друга!
Любава перевела потемневший, ещё затуманенный сном взгляд на мою недовольную физию, явно не соображая, что пытается донести до неё волхида. Взор травницы постоянно соскальзывал на потемневшую влажную траву, чистую и свежую. Но когда ветер швырнул в лицо девушке несколько колючих капель, она наконец проснулась и встрепенувшись обвела панораму привычным суровым взглядом, который поочерёдно задержался на моей многострадальной коленке, насквозь промокшей волхиде, стоящей грязными ногами прямо в луже и на плавающем в другой луже небольшом яблоке. С каждым мгновением лицо травницы темнело, а брови всё сильнее сходились на переносице. Наконец решив, что увидела она более чем достаточно, Любава рявкнула:
– Вы что творите, я вас спрашиваю?! Лиса, быстро в дом! Ты так можешь ранку загрязнить! Как это не можешь? Ну и пусть, что маленькая, всё равно промыть её необходимо… Нет, ты, милая Лиса, не промываешь ранку, ты только хуже делаешь! И не спорь, кто тут, к лешему, знахарка?! Так, Настя… Совсем умом бедная стала? Бегом домой, ты же простудиться можешь! И ноги помой… Да не в луже! – взвыла несчастная травница, беспомощно наблюдая, как волхида в самой глубокой луже шаркает ногами, пытаясь смыть с них грязь.
Мы двумя виноватыми мышками проскользнули мимо надсмотрщицы-кошки, не успев увернуться от воспитательных подзатыльников. Я попыталась что-то возмущённо вякнуть, но напоролась на жёсткий, мечущий молнии, взгляд травницы и мгновенно передумала. Быстро сполоснув в сенях ноги из горшка с остатками вчерашней воды, мы прошлёпали в дом, оставляя за собой две цепочки мокрых следов.
Травница заметалась по кухне, ставя в печь чугун с водой с суетливо набросанными в него травами и сушёными ягодами малины. Вывалила на стол несколько пузырьков, чуть не опрокинув при этом пару из них. Торопливо выровняв шеренгу бутылочек, девушка метнулась в комнату и швырнула нам по охапке шерстяных одеял, велев в них завернуться. Настя быстро скользнула в свою светлицу и через пару минут вернулась переодетая в длинный светлый сарафана. Влажные волосы она небрежно заплела в косу, не заботясь о том, что так они будут сохнуть дольше.
Я завистливо вздохнула. Травница стянула с меня мокрую рубашку, и мне теперь приходилось голой кутаться в несколько одеял. А они, между прочим, кололись!
Наконец остановившись у стола и пересчитав бутыли, Любава занялась моим «боевым ранением». На этот раз она не церемонилась и сразу плеснула на ранку чем-то до ужаса напоминающим перекись водорода. Ощущения, соответственно, тоже были до ужаса похожи.
– Ну как так можно? – печально осведомилась знахарка, когда я закончила ругаться и шипеть.
– Я есть, значит можно, – в тон ей отозвалась я. – А ты вот скажи, ваш волхв часто с прогнозами погоды так ошибается?
Девушка нахмурилась, протирая ранку кусочком ткани, смоченной в горячем травяном отваре.
– Ошибся не волхв, а дубы Перуновой Рощи.
Услышав сию сентенцию, я едва удержалась, чтоб не захихикать. В одной псевдонаучной книге я читала, что волхвы и ведуны, чтобы приобщиться к мудрости богов или природы употребляли галлюциногенные грибочки, после которых к ним боги во плоти являлись. Но вот чтобы с дубами кто разговаривал… это какие же убойные должны быть грибы?!
– Мда, действительно, удивительно вещие дубы, – мечтательно ухмыльнулась я, глядя в окно размышляя, что при возвращении стоит внести в мою временно пустующую трудовую книжку запись «Древний Египет и Древняя Русь. И.о. богини дождя».
Убрав со столы баночки, травница вытащила из печи горшок и осторожно разлила дымящуюся розоватую жидкость по кружкам. Самая большая досталась мне, да я и не возражала. Я сама не заметила, как продрогла до костей и была теперь не прочь согреться. Жаль, что у них ничего высокоградусного нет. А если и есть, просить всё равно не буду – не хочу, чтобы меня неправильно поняли.
Над отваром вился вкусный горьковатый парок, размякшие ягоды плавали на поверхности. Я втянула носом воздух, пытаясь определить, какие травы заварила Любава, но смогла пока распознать только малину, смородину и мяту. Напиток был горячим, и пить его можно было только прихлёбывая маленьким глоточками. Иногда на зубах скрипели семена малины, оставляющие кисловатый привкус.
Успокоившаяся травница уселась на лавку, прислонившись затылком к стене и вытянув скрещенные в лодыжках ноги. За закрытыми окнами крапал дождь, никак не желающий прекращаться, ветер едва слышно шептался с мокрыми кронами деревьев. В комнате было тепло и сумрачно, наспех растопленная печь делилась крохами пока что скудного тепла. Руки согревала кружка с остывающим отваром, он же приятно грел меня изнутри. Во рту остался терпкий горько-вяжущий привкус, как после кинзы.
