Н. Джеймисин - Сто тысяч Королевств
— Быстрее поторапливайтесь, — приказал Декарта, кивком отправляя нас внутрь, к центру замкнутого контура площадки. — Релад сюда, Скаймина напротив. Вирейн — ко мне. Йин — здесь.
Беззвучно повинуясь, я шагнула, вставая пред незатейливым белым постаментом, взраставшим из пола, — высотой, как раз мне по грудь. На извершии красовалось отверстие, шириной где-то в ладонь, не больше; скважина, ведущая не иначе, как к подземному зиндану. В воздухе над нею, в паре пядей от дыры, свободно парил крошечный тёмный сгусток. Ссохшееся, безобразное нечто, вблизи донельзя схожее с обжимком грязи. Неужто это и есть пресловутый Камень Земли? Это?!
Оставалось утешать себя тем, что, на худой конец, хоть тот бедолага, мучимый внизу, обрёл всё-таки свою смерть.
Декарта приостановил речь, хмуро посматривая поверх меня, на Энэфадех, стоящих за моей спиной.
— Ньяхдох, можешь занять своё привычное… место. А касаемо прочих — не припоминаю, что приказывал вам заявиться сюда.
Удивительно, но за них ответил Вирейн.
— Они могут сослужить нам хорошую службу, милорд. Быть может, Небесному Отцу придётся по нраву видеть детей его, даже этих… предателей и изменников.
— Ни одному отцу не доставит удовольствия лицезреть детей, отвернувшихся от него. Обвиняющих его. — Пристальный взгляд Декарта переметнулся, застыв, ко мне. Хотела бы я знать, кого он видит там, меня саму или одни лишь глаза Киннет на моём лице?
— Я хочу, чтобы они остались здесь, — подала голос.
Неизменно холодное лицо уставилось на меня, не поменявщись ни йоту, разве что жёсткой складкой легли и без того тонкие губы.
— Хороши ж твои друзья, раз пришли полюбоваться на твою смерть.
— Было бы куда как тяжелее встретиться с нею лицом к лицу без их на то поддержки, дедушка. А как насчёт Игрет, сознайтесь, вы и её умерщвляли одну-одинёшеньку? Или дозволили хоть кому-нибудь быть рядом?
Он резко распрямился, на редкость странный для него жест. Впервые я увидала тень истинного дедова облика, человека, коим он некогда был, — высокого и надменного, как всякий Амн, и угрожающе внушительного, как моя матушка; я вздрогнула как от удара, обнаружив наконец это щемящее сходство. Разумеется, ныне рост лишь подчёркивал его болезненную худобу и нездоровую бледность.
— Я не намерен объясняться перед тобою, внучка.
Я невыразительно кивнула. Краем глаза я выхватывала выжидательно-следящие взгляды, окружающие меня со всех сторон. Тревожный и беспокойный — Релада, раздражённый и досадный — Скаймины. Вирейн… дознаться, о чём думает скриптор, было невозможно; но то, с какой силой он буквально пожирал меня глазами, малость озадачивало. Впрочем, со временем было худо, чтобы задумаваться ещё и об этом. Оставалась, пожалуй, последняя возможность выяснить, отчего погибла матушка. Я по-прежнему уверилась, что это дело рук Вирейна; хотя большей бессмыслицы и выдумать было нельзя: скриптор любил её. Но, действуй он согласно приказам Декарты…
— Вам нет нужды объясняться, — ответила я. — Мне по силам догадаться и самой. Будучи молоды, вы адски напоминали этих двоих… — Я махнула рукой в сторону Релада со Скайминой. — Себялюбивый, жаждущий наслаждения, безжалостный. Жестокий. Но не столь бессердечный, как они, не так ли? У вас была жена, Игрет, и вы обязались заботиться о ней, и заботились, прежде чем ваша мать не назначила её вам в жертвы, и не пришёл священный час. Но власть вы любили не в пример больше и оттого согласно пошли на сделку. Вы стали главой клана. А ваша же дочь — заклятым врагом.
Губы Декарты кривовато дёрнулись в уголках. Не могу сказать, был ли то признак волнения, или каких иных чувств, — или приступа беспомощного паралича, что, казалось, вновь и вновь ввергал его в пучину боли.
— Киннет любила меня.
— Любила, да. — Такова уж была моя матушка. Любя и ненавидя одновременно, то пряча, то восжигая свои чувства. Арамери, как сказал Ньяхдох, она была истинной Арамери. Лишь цели её были… отличны.
— Она любила вас, — сказала снова, — а вы, полагаю, убили её.
Теперь, я была уверена, лицо старика уж точно скривило от непереносимой боли. Мгновение холодное удовлетворение полнило моё сердце. Но не более, чем… Война была проиграна; что могла значить ещё одна ничто жная схватка? Мне надлежало погибнуть. Я собиралась умереть. Я шла на смерть. Однако ж смерть моя несла желанное… исполняла желания столь многих — моих родителей, Энэфадех, мои собственные… — но, глупо было бы лгать себе самой, стоя на краю пропасти. Я не могла ни смотреть в лицо правде. Сердце моё было полным-полно от обжигающего страха.
Пересилив себя, злясь на собственную трусость, я развернулась поглядеть на Энэфадех, рядком сгрудившихся за мною. Кирью, по любому, бы не пожелала даже встретиться со мной глазами; в отличие от Закхарн, та отвесила почтительный кивок. Сиех… мягко и нежно промурлыкал что-то по-кошачьи, похоже, не меньше меня тяготясь этой мучительной бесчеловечностью. Слёзы ожгли глаза. Как безрассудно. Как глупо. Даже не будь мне судьбой предназначено умереть здесь и сейчас, кем бы я была для него? Невзрачной мелочной вехой на пути? Короткой запинкой в бессконечно долгой жизни? Но даже теперь, на пороге собственной смерти, мне всё равно ужасно не хватало Сиеха.
Наконец, я взглянула на Ньяхдоха, осевшего позади на одно колено, в обрамлении клубящихся серой хамарью вихрей волос. Разумеется, им не составило бы труда принудить падшего силой опуститься на колени, здесь, в святилище Итемпаса. Но он высматривал меня, а не самый краешек блеклого неба, наконец озаряющегося с востока рассветом. Я ждала, что на лице его стынет маска безучастия, но нет, как бы ни так. Стыд и скорбь, и разгорающаяся приступом ярость, что дробит на осколки планеты, пламенели в его глазах, — наряду с чувствами иного толка, чересчур обессиливающими, устрашающими, чтобы назвать их поимённо.
Могла ли я доверять увиденному? Посметь довериться? Рискну ли я? Он обретёт, после всего, небывалую мощь. Вернёт некогда отобранное. Что стоило ему ныне разыгрывать влюблённость, побудив меня, тем самым, покорно и дотошно следовать каждой точке их планов?
Снедаемая болью, я уткнуда в пол глаза. Кажется, я столько пробыла в Небесах, что более не в силах довериться даже самой себе.
— Я не убивал твою мать, — произнёс наконец Декарта.
Пошатнувшись, дрожа, я обернулась к нему. Он шептал так тихо, что на секунду мне вздумалось, что я попросту ослышалась.
— Что?
— Я не убивал её. Я никогда б не убил её. Не полыхай она ненавистью ко мне, и я бы умолял её на коленях вернуться назад, в Небеса, даже прихвати она с собою и тебя. — Растерянная, я с ужасом видела, как увлажняются щёки Декарты; он плакал. Зло сверкая на меня глазами сквозь текущие на пол солёные капли.
