Людмила Астахова - Дары ненависти
Удаз Апэйн. Преподобный тив
Выродок. Он — выродок. Нет, конечно, Благословенный Святой Херевард не стал называть его в письме столь грубым словом, но фраза «это задание специально для вас» — всего лишь вежливая форма вердикта Эсмонд-Круга. Нужно просто понимать, что стоит за каждым словом слетевшим с уст эсмонда или написанным его рукой! И по-хорошему надо радоваться, что его ущербность может хоть как-то пригодиться соратникам. Значит, не забыли, значит, прекрасно помнят про некоторые особенности преподобного Удаза. Иначе тив Херевард нашел бы другую кандидатуру для задания. Это радует, но не так сильно, как хотелось бы. Наверняка обошлось не без папенькиной помощи. Тот не упустил возможность шепнуть на ушко кому следует, ведь, в самом деле, кто лучше нашего замечательного Удаза сможет найти беглую ролфийскую девку, и не просто девку, а посвященную. Если его, Форхерда Сида, позор может послужить общему делу, то пусть служит. И безразлично, что этот «позор» чувствует. Интересы Эсмонд-Круга выше личных. Это не просто правило, это — постулат.
Аппетита организму и живости пищеварению вышеописанные мысли не добавляли, но тив Удаз покорно отправлял в рот полезную овсяную кашу, заправленную черничным вареньем, так как пришло время завтрака. В придорожной гостинице, где постоянно столуются путешественники, на трапезу отведены строго определенные часы. Опоздал к ужину — кукуй с пустым желудком или плати вдвое дороже в буфете. И так как выполнять задание Эсмонд-Круга считается почетным долгом, то никто и не подумал прислать вместе с курьером немного золота. Все дорожные расходы за свой счет, и если операция пройдет успешно, тогда, может быть, как-нибудь, в чем-нибудь и выйдет небольшая поблажка. На особые милости рассчитывать не приходилось, но хотя бы чуть-чуть денег перепадет. У провинциального служителя каждая сребрушка на счету.
— Пассажиров экипажа, следующего через Генциану в Синхелм, просим занять свои места, — громко объявил форейтор на всю трапезную. — Торопитесь, господа! Отбываем ровно через четверть часа.
Есть еще пара минут, чтобы сжевать пирожок с курятиной и запить холодным чаем. Напиток назывался чаем номинально, с таким же успехом его можно было назвать кадфой, все равно в мутной коричневатой жидкости не содержалось ни того, ни другого ингредиента. В былые годы Удаз немало помотался по Империи, выслуживаясь перед папашей, и мог с чистой совестью утверждать, что во всех гостиницах Синтафа подают одно и то же мерзкое пойло. Все пьют и не жалуются.
Казалось, за годы спокойного служения в Янамари он порядком отвык и от дорожных неудобств, и от вкуса «чая». Не тут-то было. Все вспомнилось мгновенно, в том числе и неизбывное чувство униженности и ничтожности, которое не покидало Удаза с самого раннего детства.
Ищейка на ролфи — вот, пожалуй, единственная способность, которая компенсировала в глазах эсмондов сам факт его существования. Чуять ролфи, клейменных их мерзкими убогими божками, иногда очень важно. Как, например, сейчас, когда диллайнские маги потеряли вражескую агентессу где-то в окрестностях Дилерского канала. Никто не объяснил ничтожному тиву Удазу, как такое вообще могло случиться. Ну, разумеется, эсмондам можно, они же, в конце концов, не боги, а люди, они не всемогущи, им ошибки простительны. Вот с преподобного Удаза Апэйна в случае неудачи снимут шкуру во всех смыслах, как с не оправдавшего Высокого Доверия.
— Поторопитесь, преподобный. Вы уж извините, но сами пеняли на промедления, — деликатно напомнил форейтор.
Он явно принимал Удаза за чистокровного диллайна-эсмонда, а потому не хотел нарываться на неприятности, которых от любого волшебника добрым людям надо ждать ежечасно. Эта настороженность обывателей еще больше раздражала, потому что на самом деле он эсмондом не был. Он всего лишь выродок, способный безошибочно идти по следу дичи-ролфи.
Тив безропотно проследовал в карету, занял свое место и попытался сосредоточиться на задании.
Ролфи… Как же он ненавидел ролфи. До слез, до зубной боли, до ломоты в костях и нервного тика. А как еще относиться к причине всех своих жизненных неудач? Не утешает даже знание того, что нынче в Синтафе у большей части народонаселения в жилах течет ролфийская кровь. Но куда, скажите на милость, куда смотрел Эсмонд-Круг когда один из самых сильных магов-эсмондов зажимал в уголке девицу-полукровку? С матушкой все понятно — она шлюхиной породы, польстилась на власть и деньги. Но папаша о чем думал, зачиная байстрюка? О чем угодно, кроме того, что внебрачный сын все-таки унаследует частичку волшебного дара родителя. Случай уникальный, спору нет. С ролфийской четвертью крови такого случиться не могло. В теории. Но, видимо, папаша решил попрактиковаться и допрактиковался. Естественно, маменька быстро сообразила, как прижать любовника к ногтю и обеспечить себе безбедную жизнь — у нее был весомый аргумент по имени Удаз. Глупая курица, а не женщина. Каких-то сто лет назад такого, как он, прижитого от полукровки смеска уничтожили бы еще в колыбели без жалости и колебаний. Магия слишком сильное оружие, чтобы раздавать ее каждому паршивому байстрючонку. Но времена пошли иные, гуманные и цивилизованные, Удаза Апэйна приняли на обучение в храм, его папашу лишь пожурили, а мамаше так и вообще ничего плохого, кроме хорошего, не досталось.
Нужно пояснять, почему хлеб незаконнорожденного всегда горек и приправлен слезами? Сколько людей вдоволь хлебнули горя из-за одного безрассудного поступка родителей — не пересчитать. Но Удазу Апэйну не повезло дважды. Полбеды быть бастардом, но еще к тому же уродиться полумагом-недоэсмондом! Вот это беда так беда. Истово верить, пылать одержимостью, а взамен получать лишь крохи силы. Предвечному противна ролфийская языческая гнусность, и за грехи отцов он карает всех потомков до десятого колена. Впрочем, тив Удаз не собирался никому портить жизнь. Совершив сложный, но крайне необходимый обряд, он навсегда утратил желание к продолжению рода. Для одержимого Благочестием — потеря невелика. Все равно в каждой женщине он видел черты гуляшей своей мамаши. Умом понимал, что не все они — похотливые самки, а ничего с собой поделать не мог.
Женщина-ролфийка, посвященная, клейменая, засланная в Синтаф самим лордом Конри… Вот оно, воплощение всего ненавистного, что есть в этом мире. А кроме всего прочего, она еще и спелась с графиней-шуриа. Тив нисколько не верил в похищение. Мерзость тянется к мерзости, а пакость — к пакости, как водится.
Если для нелюбви к ролфи у тива имелись некоторые основания, то шуриа в его личном «злодейском» списке делили одну строку с крысами и пауками. Иррациональное чувство гадливости и неприязни, сродни тому, которое испытывают к змеям люди, никогда в жизни живое пресмыкающееся не видевшие.
