Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – виконт
– Ну, давай, Ваше Сатанинское Преосвященство…
О зеркало ударился, как о стену. Холод прошиб от страха до пят, я набрал в грудь воздуха и уперся плечом, начал продавливать, поверхность подается, как застывающая смола. С огромным трудом сумел прорвать пленку поверхностного натяжения и ощутил себя мухой, попавшей в густой клей. Воздуха не хватает, сердце колотится уже у самого подбородка, жар разламывает череп. Я ломился, закрыв глаза и стиснув зубы, начал задыхаться, грудь заходила ходуном, в ушах зазвенело… Внезапно поток свежего воздуха хлынул с такой силой, что я едва не захлебнулся, как «Титаник», выдрался из зеркала, в комнате у стены – пять фигур в черных плащах.
Я приготовился ухватить рукоять меча под плащом, но фигуры одновременно склонили головы в поклоне. Я прохрипел:
– Я спешил к вам, чада мои… дети Дьявола!
Они проговорили вразнобой:
– Слушаем и повинуемся, отец наш Сатаниал.
– Ага, – сказал я, – ну пошли. Там вы будете целовать меня в разные срамные места… ну вы ритуал знаете, а потом извлечем такую силу, что Вселенная содрогнется, а все народы станут нашими рабами!
Последние слова я прорычал, получилось неплохо, да и акустика в порядке. Они пошли за мной нестройной толпой, а я лихорадочно вспоминал, что во время дьявольской мессы на теле обнаженной девственницы рисуются колдовские знаки. Затем первосвященник, изображающий Сатану, совокупляется с нею в присутствии многих посвящаемых и адептов, тоже неплохо, хотя, конечно, девственница… это крику много, шерсти мало.
В костюме Сатаны, то есть чудовищного козла, сейчас выступаю я, так что у меня впереди интересная перспектива. Даже очень. Костюм, если честно, дурацкий: сразу теряется половина всего ужаса – рогатые звери, как известно, травоядные. Правда, вон каменная статуя такого вот Сатаны, в пасти этого козла блестят длинные острые зубы, шкура на нем зеленая, за спиной крылья, как у летучей мыши, только тоже зеленые, как если бы жаба обзавелась крыльями.
Мы вышли в зал, я все это безобразие с пентаграммой и обнаженной женщиной на каменном алтаре видел сверху, а сейчас вот придвигаюсь непослушными ногами, стараюсь сориентироваться побыстрее.
На широкой каменной плите смирно лежит, лицом вверх и опустив руки вдоль бедер, обнаженная девушка-подросток. Я на мгновение ощутил даже замешательство: должен быть либо невинный христианский младенец, замучиваемый жидомасонами, либо роскошная юная красавица с торчащей грудью, плоским животом и длинными ногами изумительной формы. А не менее длинные золотые волосы должны в красивом беспорядке разметаться по каменному ложу, чуть-чуть прикрывая срамные места.
Наклонив голову как можно ниже, я продвигался вперед. Да, в самом деле девчушка лет двенадцати. Впрочем, возможно, здесь не удается отыскать девственницу старше. Все как в моем мире. Правда, грудь у нее развита не по годам, но все остальное – тьфу, еще далеко до женщины, что привлекает взгляды.
Я ожидал, что гостия, освященный хлеб, который положили ей между раздвинутых ног, будет черного цвета или темно-красным, а также форма должна быть треугольной или в форме звезды Давида, но увидел обычный опресненный хлеб, явно украденный из обычной церкви. Тоже не ново: сатанисты крадут прямо в церквях, чтобы осквернить на своих сходках. Украсть нетрудно: когда подходят к алтарю для причастия, сохраняют хлеб во рту, а потом втихую кладут в платок или барсетку. Причем крадут не обязательно сатанисты, а обычные воры, которым за такой хлеб платят немалые суммы.
Кража освещенного хлеба достигла таких размеров, что инквизитор Португалии Мануэл Балле де Моура издал особый указ по защите дарохранительниц. В июле тридцать восьмого года… чтоб было понятнее, тысяча девятьсот тридцать восьмого, когда уже полыхала Гражданская война в Испании и потихоньку начиналась Вторая мировая, Ватикан издал новые правила, по которым дарохранительница должна быть закреплена стационарно и заперта со всех сторон, как будто там ружье, которое положено хранить подобным образом. Дарохранительница должна быть из лучшей стали, ключ нельзя оставлять на виду или в замке, словом, обычные инструкции по хранению огнестрельного оружия дома. И, конечно же, рекомендуется всюду оборудовать новейшую систему сигнализации.
Все это промелькнуло быстро, но, к счастью, Сатаниал не должен суетиться: должностные лица высшего ранга все двигаются медленно и величаво, и неважно, кто из них сатанисты, кто демократы, а кто – администрация Президента. Я двигался, стараясь не шевелить головой в рогатой митре, прорези для глаз дают возможность оценить спартанскую обстановку. Понятно, ведь сатанисты, как и все еретики, хотят достичь цели одним Большим скачком, им подай коммунизм сразу.
– Не так страшен черт, – заявил я молчаливым слушателям, – как состояние современного изобразительного искусства. И сейчас я вам это докажу…
Я взял кисть с краской, сейчас посмотрим, какой из меня татуировщик, прицелился, стараясь держаться как художник в наплыве вдохновения, поставил жирную точку между крупными, вполне женскими грудями. Девчушка вздрогнула, в глазах заметался страх.
– Это не татуаж, – сказал я успокаивающе, – это боди-арт.
Похоже, дура не понимает разницу между болезненным татуажем, когда краску вгоняют под кожу, и безобидной разрисовкой тела, дрожит так, что подрагивает массивная плита. Я нанес несколько небрежных знаков, что-то типа «Аллах Акбар!» на арабском, насмотрелся, во сне могу написать, а здесь этот шрифт пройдет за каббалистический, равно как иудейский или какой-нибудь грузинский.
– Эротика – это искусство, – пояснил я, – порнография – жизнь. Мы докажем, что массовость на нашей стороне!
Двенадцать человек стоят вокруг молча, всматриваются со священным трепетом. Я попытался вспомнить, что же еще в ритуалах, но ничего, кроме кто кого сгреб и еще целования срамных мест у Сатаниала, посрамления всякой стыдливости и благопристойности. Ну это я могу, ибо кто кого сгреб в нашей общаге было делом обычным, какое там кощунство, да и срамные места охотно дам целовать всем двенадцати…
– В женщине все должно быть прекрасно, – сказал я с удовлетворением. – Искусство – страшная сила!
Разрисовав девушку так, что самому стало жутко, ну вылитый Малевич в детстве, даже Пикассо, я рывком поднял ее с плиты и прорычал зверским голосом:
– Сосуд нечистот и похоти, как сказал мудрый Соломон, а он знал в этих делах толк, ты уже осквернена так, как никто и никогда еще не был осквернен!.. Повелеваю тебе вот так выйти отсюда голой и бежать до тех пор, пока несут ноги, а сердце бьется в груди… Поняла, бикса?
