Другая половина мира - Ахманов Михаил Сергеевич
— Трубить, светлый господин? — спросил О’Каймор, едва голова Дженнака возникла над перилами. — Груз на месте, лошади тоже, а людей сейчас пересчитают. Может, кто из моих ублюдков решился сбежать… Ну, пусть! Захочет, вернется домой на черепахе Сеннама.
— Труби, — велел Дженнак, наблюдая, как Саон и тарколы строят одиссарцев по десяткам. — Скажи, чтоб трубили три раза через каждые сорок вздохов.
Громкий резкий вопль горна взметнулся над пристанью, над скалами и над водой — последнее напоминание запоздавшим, последний звук Эйпонны, раздавшийся на этих берегах. Еще дважды пронзительно вскричала раковина, но никто не показался ни в покинутом лагере, ни в хольте Умбера, никто не вынырнул из толпы женщин и рабов, галдевшей на причале. Все были на кораблях — все, кроме двадцати погибших одиссарцев, Цина Очу, арсоланского жреца, и Чоллы Чантар, бесценного живого талисмана. Но боги шептали Дженнаку, что она жива и вполне благополучна, а это значило, что послезавтра, в День Голубя, она вернется в свой уютный хоган. Вернется! А похититель ее будет лежать в своем хольте с переломленным хребтом.
Челны вывели «Тофал» на середину бухты, и люди Челери принялись поднимать парус, синий треугольный тино. За «Тофалом» следовал «Сирим», к его корме пристраивался «Арсолан». Штормовые балансиры на всех кораблях были спущены, чтобы обеспечить большую устойчивость и плавучесть — сейчас драммары несли в полтора раза больше народу и дорогой груз, лошадей, серебро, припасы. Было бы насмешкой судьбы потерять все это в Бескрайних Водах!
Тино взял ветер, на передней мачте поставили квадратный кела, на задней — малый и большой чу. Паруса вздулись, «Тофал» прыгнул вперед, как застоявшийся конь, Челери вскинул свой жезл, определяя силу и направление ветра. Скалистые стены фиорда медленно разошлись, резвая морская волна качнула корабль.
О’Каймор, поднявшись, велел подать кубок вина, почти столь же прекрасный, как голубая чаша Ветров, подаренная им Дженнаку. Пошептав что-то над кубком и обменявшись взглядами с Челери, тидам вылил напиток за борт, а следом швырнул и выточенный из раковины сосуд.
— Для Морского Старика, — пояснил он. — Паннар-Са не то что Кино Раа, он приемлет жертвы. Но не кровью лошадей, как ублюдочные боги волосатых. Если ему нужна кровь, настоящая кровь, человечья, он приходит и берет ее сам. И тогда… — Тут О’Каймор повысил голос, поглядел на рулевых и сигнальщиков и склонился перед Дженнаком, — тогда, милостивый господин, лишь ты и рука Сеннама — наша защита!
— Не поспешил ли ты с жертвами? — спросил Дженнак, испытывая мучительное чувство неловкости. — Ведь мы еще не идем домой. Мы отправляемся в набег, тидам!
— Ну и что? В набег, так в набег. — О’Каймор щелкнул пальцами, приказывая поднести еще вина. — Выпьем за набеги, мой вождь! Ибо всякий набег сулит прибыль.
— Свое бы вернуть, — буркнул Дженнак, но от чаши не отказался.
Лоуран, хольт Ута, был велик и стоял над бухтой на отвесной скале, куда забраться в дождливый сезон было бы делом опасным или совсем немыслимым. Дженнак полагал, что враг его так и будет обороняться на своем утесе, прикрываясь стенами Длинных Домов, однако Ут был, вероятно, человеком отчаянным. Когда драммары приблизились к берегу, все лоуранское войско, без малого тысяча бойцов, растянулось нестройными рядами на поросшем травой лугу, что лежал от скалы слева; а за войском, на склоне невысокого холма, сгрудились женщины и дети и сотни рабов в кожаных ошейниках. Казалось, все население покинуло хольт, чтоб полюбоваться, как их господин и повелитель вспорет иноземцам животы, перережет глотки, разобьет черепа, усеяв трупами луг, галечный пляж и морские волны. Если вспомнить, что Ут уже оценил мощь одиссарских клинков, такое поведение было наглостью и вызовом. А двойной наглостью было то, что собирался он биться с одиссарцами в пешем строю, так как никаких всадников в его войске Дженнак не увидел.
Боги не любят наглецов, думал он, стоя между Грхабом и Саоном на носу «Тофала». Все пять кораблей неторопливо приближались к берегу, выпустив мощные лапы балансиров; на каждом находился свой отряд, и все они знали, куда становиться и что делать. Но теперь задача была отчасти сложней, а отчасти — легче: люди Ута могли помешать высадке, зато появилась возможность разделаться с ними в правильном бою, строй на строй, а не выкуривать с вершины отвесной скалы. Поразмыслив, Дженнак решил планов своих не менять, и только распорядился, чтоб кейтабцы пустили огонь, если лоуранские воины приблизятся к воде и к причалам, расположенным под самой скалой. На сей раз стрелять он велел не поверх голов, а прямо в головы.
Драммары двигались ровной линией, в строгом порядке: слева — «Тофал» и «Сирим» с одиссарскими воинами и островитянами из абордажных команд, справа — три малых корабля с бойцами Умбера Уриеского. Суда шли не к пристаням, а к отлогому берегу, но застрять там О’Каймор не боялся; балансиры, выдвинутые вперед и слегка притопленные, спасут от внезапных толчков, а если киль врежется в дно, так тоже не беда: вечерний прилив поднимет судно на добрых шесть локтей. Опыт разбойничьих налетов был у тидама так обширен, что он мог бы высадить отряд днем и ночью, у низинного или крутого берега, у скал, на мелководье или в заболоченной сельве, где деревья торчат прямо из воды. Для каждого случая у кейтабцев имелись свой способы и свои хитрости, отработанные поколениями предков в Рениге и Коатле, в дельтах Отца и Матери Вод, на Перешейке и островах Ринкаса, в холодных землях Кагри и на Диком Берегу. Но эта высадка, думал Дженнак, вряд ли обогатит тидама новым опытом; тут все было просто: спокойное море, легкий ветерок, ровный береговой откос, усыпанный галькой, а за ним — враги. И стоят они лицом к солнцу, будто вконец лишились разума: не увидеть им стремительных одиссарских стрел, не разглядеть блеска копий…
Сам Дженнак пытался сейчас найти Ута в шеренге лохматых и бородатых лоуранских бойцов, однако строй их сливался в единую пеструю массу, где круглыми пятнами темнели щиты, сверкали медные бляхи и острия копий, огнем горели рыжие волосы, переплетенные лентами или перехваченные синими, желтыми, алыми повязками. По меркам Иберы это было отличное войско, способное завоевать Угу десяток соседних владений, если бы он того пожелал; по меркам Одиссара — дикая орда, которую разогнал бы один таркол с полусотней воинов.
Взгляд Дженнака скользнул над лоуранскими шеренгами к склону холма, где толпились женщины. Одна группа, двенадцать или пятнадцать стройных девушек, стояла впереди; там одежды были богаче и ярче, плащи — длиннее, и на них сверкало серебро. Ему показалось, что среди рыжекудрых головок мелькнула черноволосая, и он вздрогнул, вцепился крепкими пальцами в пояс, царапая кожу браслетом. Чолла? Или нет? Быть может, этот плевок Одисса заставил ее спуститься? Но зачем? Хочет похвастать своей удалью?
Дженнак схватил стоявшего рядом Саона за плечо, вытянул руку:
— Видишь тех женщин, санрат? В богатых одеждах? Возможно, среди них госпожа. Ты знаешь, что делать?
Кивнув, Саон отдал приказание тарколу.
— Когда мы разрежем строй волосатых, тридцать воинов выйдут из боя и возьмут женщин в кольцо, — пояснил он. — А если госпожи среди них не окажется, они навестят загон для черепах, что торчит там, на скале.
— Хорошо! — Дженнак повернулся к Грхабу. — Пойдешь с ними, учитель?
— Я пойду с тобой, — буркнул сеннамит. — Я эту свистунью на колене не качал, прутом не сек и не учил орудовать клинком. Она мне чужая. Не то что…
Он вдруг смолк и угрюмо уставился на берег.
«Это он о Вианне, — подумал Дженнак. — Он хотел сказать о Вианне! Моей чакчан!»
И такая горькая ярость внезапно пронзила его, что сердце обратилось камнем, а пальцы мертвой хваткой стиснули рукояти мечей. Теперь он жаждал излить свой гнев — холодный, страшный, беспощадный; выплеснуть его на дикарей, поджидавших на береговом откосе, на этих наглых рыжебородых иберов и на Ута, словно тот похитил не чужую и безразличную ему женщину, а Вианну, его сокровище, его ночной цветок.
