Джон Толкин - Властелин колец
Он спустился по крутому берегу и ступил в воду.
– Сюда! — позвал он. — Тут неглубоко. Давайте перейдем на ту сторону! На том берегу самое место для ночлега. Шум воды поможет нам уснуть и забыть о нашем горе.
Друг за другом они спустились к реке и вслед за Леголасом перешли ее вброд. Ступив в воду, Фродо ненадолго остановился и дал воде свободно омыть усталые ноги. Вода Нимродэли холодила, но прикосновение ее было удивительно чистым и приятным, и, когда волны дошли до колен, Фродо почувствовал, что вся дорожная грязь и усталость смыты бесследно и больше не вернутся.
Когда Отряд собрался на другом берегу, Арагорн дал своим спутникам разрешение отдохнуть и поесть. Все устроились поудобнее, и Леголас рассказал множество сбереженных эльфами Чернолесья легенд о Лотлориэне и о том, как ярок был солнечный и лунный блеск на полянах у Великой Реки, пока мир не стал серым и бесцветным, как теперь.
Наконец наступило молчание; только нежный плеск и музыка водопада доносились из полутьмы. Фродо прислушался — и ему померещилось, будто в журчанье воды вплетается голос, поющий песню.
– Слышите? Это поет Нимродэль, — отвечая его мыслям, проговорил Леголас. — Хотите послушать песню о ней? Нимродэль — имя эльфийской девы. Она звалась так же, как и река, на берегах которой она когда–то жила. На нашем, лесном наречии эта песня звучит очень красиво, но в Ривенделле ее сейчас многие поют на Западном Языке. Вот послушайте. — И тихо, так, что шелест листьев по временам почти заглушал его, Леголас начал:
Эльфийской девою она
Прекрасною была —
Как искорка росы, ясна,
Как серебро, светла.
Как солнце на златых ветвях
Лотлориэнским днем,
Алмаз горел в ее кудрях
Немеркнущим огнем.
И голос был у девы чист,
И поступью — легка:
Так мчится золотистый лист
По воле ветерка.
Глаза прозрачней, чем слюда,
Певучие уста…
У Нимродэли, где вода
Прохладна и чиста,
Она любила напевать
О всем и ни о чем —
И лился в блещущую гладь
Серебряным ручьем,
И плыл по волнам, как листок,
Плыл и не мог уплыть
Тот голос, коего поток
Так и не смог забыть.
Но путь, что ей пришлось избрать,
Увел ее во тьму…
Ее следов не отыскать
Нигде и никому.
А в Серой Гавани стоял
Корабль золотой —
И долго–долго деву ждал
У пристани морской,
Покуда буря не пришла
Из–за могучих гор
И тот корабль не унесла
В бушующий простор.
Исчезла из виду земля,
Трещит бушприт и грот —
Летит, не слушаясь руля,
Корабль над бездной вод.
И к небу Амрот длань вознес,
В глазах его печаль —
И проклял он корабль, что нес
Его от милой вдаль.
Он был эльфийским королем
В краю лесных полян —
И был Лотлориэн при нем
Прекраснейшей из стран.
Стихии сжалиться моля,
Стоял он, горя полн, —
И прыгнул в бездну с корабля,
В пучину черных волн.
Валы вздымались, ветер выл,
И пена до небес —
Но Амрот лебедем поплыл
И среди волн исчез.
С тех пор не слышали о нем
Ни Запад, ни Восток.
Что сталось дальше с королем —
Узнать никто не смог.
Голос Леголаса чуть дрогнул, песня оборвалась.
– Дальше я петь не могу, — сказал он. — Это только начало — я многое позабыл. Песня длинная и печальная — в ней говорится о том, как в Лотлориэн, Лориэн Цветущий, впервые пришло горе, а случилось это оттого, что гномы разбудили зло, дремавшее под корнями гор.
– Гномы не сотворили зла, они только потревожили его, — насупился Гимли.
– Я и не говорил, что гномы сотворили зло. Важно, что оно пришло, — печально вздохнул Леголас. — Когда это случилось, эльфы из рода Нимродэли почти все покинули свои дома и ушли. Ушла и Нимродэль, но на дальнем Юге, на перевалах через Белые Горы, след ее потерялся, и Амрот, ее возлюбленный, так и не дождался Нимродэли, хотя их корабль был готов к отплытию. И теперь по весне, когда ветер шумит молодой листвой, в голос водопада, названного ее именем, вплетается и голос Нимродэли, а когда дует южный ветер, с моря доносится зов Амрота, ибо Нимродэль соединяется с рекой Серебряной, по–эльфийски Кэлебрантом, а Кэлебрант впадает в Великий Андуин, несущий свои воды в залив Белфалас. Там стояли корабли лориэнских эльфов. Но ни Амрота, ни Нимродэли никто и никогда больше не видел.
Говорят, Нимродэль построила себе дом в ветвях дерева, растущего над водопадом. Когда–то у эльфов Лориэна это было в обычае. Может, они и по сей день живут на деревьях. За это их прозвали Галадримами — Древесным Народом. Если зайти в глубь леса, там можно встретить очень большие деревья. Пока не явилась Тень, Лесной Народ не селился под землей и не строил каменных твердынь.
– Времена были благословенные, но, как я понял, спать на деревьях уже тогда казалось спокойней, чем на земле, — угрюмо заметил Гимли и выразительно поглядел сперва назад, на долину Димрилл, а потом — вверх, на темную кровлю сплетенных сучьев.
– А не поступить ли нам по твоему слову, Гимли? — приподнялся с места Арагорн. — Дом нам не построить, но все же мы, по примеру Галадримов, вполне можем поискать убежища наверху, если получится. Мы и так сидим здесь, у дороги, дольше, чем следовало бы.
Они свернули с обочины и углубились в лесную темень, решив идти наверх по течению горной реки. Серебряная осталась за спиной. Неподалеку от уступов водопада росли деревья с особенно могучими серыми стволами; о высоте судить было трудно, но эти великаны легко перекидывали ветви на другую сторону потока.
– Я, пожалуй, попробую забраться, — сказал Леголас. — Деревья — мой дом, от корней до сучьев. Таких я, правда, никогда не видел, хотя слышал о них не одну песню. Они зовутся по–эльфийски мэллирн[270] и цветут желтыми цветами… Да, да, это они! Но взбираться на них мне не доводилось. Посмотрим, каковы они и как растут у них ветви!
– Каковы бы они ни были, это чудо небывалое, а не деревья, если на них может устроиться на ночь не только птица, но и хоббит! На шестке я спать не умею, предупреждаю сразу! — заявил Пиппин.
– Тогда советую тебе вырыть норку, — засмеялся Леголас. — Тем более что вашему брату это не в новинку. Но если ты надеешься спрятаться в этой норе от орков, тебе придется попотеть!
Он легко подпрыгнул и ухватился за нижнюю ветку, росшую прямо у него над головой. Он еще качался на вытянутых руках, ища опоры ногами, как вдруг сверху, из мрака кроны, раздался повелительный окрик:
– Даро!
Леголас, пораженный, отпустил ветку и в страхе отпрянул к стволу.
– Стойте и не шевелитесь! — шепнул он остальным. — Тихо!
Наверху негромко рассмеялись; другой голос, такой же чистый и звонкий, как первый, сказал что–то по–эльфийски. Фродо почти ничего не понял: язык Лесных эльфов к востоку от гор разнился от языка их западных собратьев. Леголас поднял голову и ответил на том же языке.
– Кто они? Что они сказали? — шепотом осведомился Мерри.
– Да эльфы же! — сердито зашипел Сэм. — Ты что, не слышишь?
– Да, это эльфы, — развеял сомнения Леголас. — Они сказали, что уж тебя–то ничего не стоит подстрелить даже в темноте: ты так сопишь, что промахнуться трудно.
Сэм поспешил зажать рот ладонью.
– Но они говорят, что тебе нечего бояться, — добавил Леголас. — Они уже давно за нами следят — с тех пор, как услышали мой голос за Нимродэлью и поняли, что я их собрат с севера. Поэтому они позволили нам перейти реку, ну, а потом услышали, как я пою, и окончательно уверились, что мы не враги. А сейчас они хотят, чтобы я и Фродо поднялись к ним. Похоже, им что–то известно о нашем походе. Остальных просят немного обождать и посторожить под деревом, пока они не решат, что делать дальше.
Из мглы наверху спустилась веревочная лестница, серебристо–серая, чуть светящаяся в темноте. Веревки казались тонкими, но вскоре выяснилось, что они могут выдержать несколько человек (или эльфов) сразу. Леголас легко взбежал наверх; за ним поднялся Фродо, а сзади, стараясь не пыхтеть, вскарабкался Сэм. Ветви отходили от ствола почти под прямым углом, а затем устремлялись вверх; на высоте ствол разделялся, образуя как бы корону из ветвей, и в середине этой короны эльфы укрепляли деревянный настил, флет. Сами эльфы называли его талан. Попасть на этот помост можно было через круглое отверстие в центре, откуда и спускали лестницу.
