Аврам Дэвидсон - Феникс и зеркало: Роман, новеллы
Большая овальная подкрашенная фотография старой доньи Каридад, матери д-ра Оливеры, свирепо поглядела на него со стены. Губы ее изогнулись. Она нахмурилась. Карлос поспешно поднялся на ноги. Непредвиденная и совершенно ничем не обоснованная враждебность доньи Каридад оказалась ему не по силам. Он протянул руку, собираясь открыть дверь на улицу, но тут отворилась дверь, ведущая в глубину дома, и возле нее появился сам врач он на миг удивился, но к нему тут же вернулась обычная учтивость. Он с поклоном пригласил Карлоса в кабинет. Донья Каридад снова выглядела невозмутимо и бесстрастно, как всегда.
Последовал обмен любезностями согласно правилам. Затем молчание. Д-р Оливера указал рукой на лежавшее на столе издание. «Я как раз читал, сказал он, — медицинский журнал. О яйцах. Современная наука так много узнала о яйцах». Карлос кивнул. Д-р Оливера сложил кончики пальцев вместе. Он вздохнул. Затем встал и, всем видом выражая сочувствие, жестом велел Карлосу спустить брюки.
— Ах, нет, сэр медико, — поспешил сказать офицер. — Нет-нет, это совсем другое.
У д-ра Оливеры отвисла челюсть. Казалось, он колеблется между раздражением и замешательством. Карлос шумно вдохнул воздух, затем выпалил залпом: «У меня разламывается голова. У меня случаются боли, головокружения, у меня распухают глаза, у меня жжет в груди и там, где сердце, тоже и… и…» Он остановился. Он не смог рассказать о том, как менялись лица людей. Иди, например, вот только что, у доньи Каридад. Нельзя с уверенностью рассчитывать на то, что д-р Оливера не проговорится. Карлос начал давиться и попытался проглотить слюну.
Выражение лица врача постепенно становилось все более спокойным и уверенным. Он поджал губы и кивнул. «Желудок действует? — осведомился он. — Часто? Достаточно часто?»
Карлосу хотелось ответить, что действует, но горло у него так еще и не пришло в порядок, поэтому раздался лишь неуверенный хрип. К тому времени, когда ему удалось сделать глоток, senor medico[80] уже снова заговорил.
— Девяносто процентов телесных недомоганий, — сказал он, издавая при этом носом серьезные выразительные звуки, — возникает из-за того, что желудок действует с недостаточной частотой. За счет этого происходит отравление тела и организма. Сэр офицер полиции — отравление! Нас интересуют результаты… Мы обнаруживаем… — он быстро повел головой из стороны в сторону и воздел руки над головой, — что наблюдаются боли. Они наблюдаются не только в области желудка, но и, — он стал перечислять. Загибая пальцы, — головы, груди, глаз, печени и почек, мочеточной системы, верхней части спины, нижней части спины, ног. Сэр, ослабевает целиком все тело. — Он понизил голос, подался вперед, не то прошептал, не то прошипел: «Человеку недостает сил…» Он закрыл глаза, сжал губы и откинулся назад, ноздри его затрепетали, а голова мелко затряслась вверх-вниз. Он резко открыл глаза и вскинул брови: «А?»
Карлос сказал: «Доктор, мне тридцать лет, до нынешнего времени я всегда отличался отменным здоровьем и мог, например, поднять железнодорожную шпалу. Моя жена очень довольна. Когда бы я ее ни спросил, она всегда отвечает: „Como no?“[81]. А потом она говорит: „Ny, bueno![82] Мне вполне хватает…“ В общественной приемной закричал младенец. Д-р Оливера поднялся, достал ручку.
— Я выпишу вам рецепт на отличное лекарство, — сказал он, поставил изящный росчерк и написал в верхней части листка крупным витиеватым почерком «Ср. К. Родригес Н.» Он добавил несколько строк, поставил подпись, промакнул и отдал бумагу Карлосу.
— По одной штуке перед каждым приемом пищи в течение четырех дней или до тех пор, пока желудок не начнет действовать часто… Вы желаете получить лекарство у меня или в farmacia?[83]
Карлос пал духом, но не утратил вежливости; он сказал: «У вас, доктор. А… Ваш гонорар?»
Доктор Оливера небрежно сказал: «Считая лекарство… десять песо. Для вас как должностного лица. Благодарю вас… ах! А также: избегайте яиц. Яйца тяжело перевариваются, в них очень, очень большие молекулы».
Карлос вышел через частную приемную. Донья Каридад с презрением отвернулась. На улице двоюродные братья Эухенио и Онофрио Крус, грубые ребята, лесорубы, подтолкнули друг друга локтями, усмехнулись.
Он пошел через рыночную площадь, смутно ощущая запах жарящихся на решетке свиных carnifas[84], спелых фруктов, дыма горящего дерева. Голова его, глаза и горло опять плохо себя вели. Он вспомнил, что Forestal[85] на месяц запретило рубку леса в качестве меры по сохранению и что он собирался присмотреть за возможными нарушениями. Беззубая индеанка с босыми серыми ногами прошлепала мимо, жуя кусочек жареной рыбы. Лицо ее скривилось, стало огромным, омерзительным. Он закрыл глаза, споткнулся. Спустя мгновение ему стало лучше, и он пошел дальше вверх по лестнице крытого рынка в excusado[86]. Как всегда он испытал легкое удовольствие оттого, что не пришлось платить двадцать сентаво за вход. Он закрыл дверь в кабину, бросил таблетки в унитаз, спустил воду. Сэкономил двадцать сентаво, потратил — выбросил десять песо. На стене взошел новый урожай граффити. «Шлюха — мать Карлоса Родригеса Н.» — гласила одна из надписей. В обычных обстоятельствах он прочел бы ее безо всякой злобы и даже восхитился бы искусной сдержанности оскорбления: автор приписал ему две фамилии, хотя и свел одну из них до инициала, и таким образом не стал утверждать, будто он — внебрачный ребенок. Еще он, вероятно, подметил бы результаты введения более раннего возраста обязательного поступления в школу, неприличные надписи на стенах писали все ниже и ниже.
Но теперь… теперь…
Ополоумев от ярости, он с криками кинулся на улицу. И чуть не столкнулся со своим начальником, доном Хуаном Антонио, главой полиции. Который посмотрел на него со странным выражением, ставшим теперь уже привычным, и спросил: «Почему вы кричите?» И принюхался к его дыханию.
Смирившись с этим дополнительным оскорблением, Карлос пролепетал что-то насчет попрошайничающих на рынке мальчишек. Дон Хуан Антонио отмахнулся от этих объяснений и указал рукой на противоположный край рыночной площади. «Двадцать автобусов с учащимися средних школ и колледжей государственной столицы остановятся здесь перед тем, как отправиться дальше, на Национальный Съезд Молодежи. Что же, мне самому регулировать движение, пока вы гоняетесь за попрошайками-мальчишками?»
— Ах, нет, senor jefe![87] — Карлос поспешно отправился к автобусам, медленно въезжавшим друг за другом на площадь, и стал направлять их движение к несколько ограниченному месту для стоянки: остальное пространство уже заняли торговцы черной керамикой с грубо очерченными рыбами; коричневой керамикой с написанными на ней самыми популярными женскими именами, птенцами попугаев, бананами из Табаско, ярко раскрашенными стульями с плетеными сидениями; ананасами с надрезами, чтобы была видна сладкая мякоть, обувью, сандалиями с подошвами из автомобильных покрышек, иконами и свечами, rebozos[88], mantillas[89], кусками деревенского масла грушевидной формы, длинными узкими кусками жареной говядины, сотнями разновидностей бобовых, тысячами разновидностей стручкового перца, рубашками для работы, яркими юбками, пластикатовыми скатертями, патриотическими картинами, вязаными чепцами, сомбреро — безграничное разнообразие латиноамериканской рыночной площади; он окликнул шофера и постучал рукой по автобусу, показывая, что ему надо чуть-чуть подать назад… еще чуть-чуть… капельку…
