Аврам Дэвидсон - Феникс и зеркало: Роман, новеллы
Кроме Молодого Белянки Билла, свернувшегося возле горючива и мямлеговорившего: «Воонна, воонна, воонна», никто по-прежнему не проронил ни слова. Пристально глядели синие навыкате глаза, румянец на лицах казался, пожалуй, ярче обычного, широкие безвольные рты подрагивали под длинными крючковатыми носами.
— Мы понапрасну теряем время, — сказал Эзра.
Роберт вздохнул: «Что ж, иного выбора у нас нет, друзья… Блейкни… Значит, мы возьмем все, что нам нужно. Но мы вам заплатим, сразу, как сможем, в двойном размере. А если вам понадобятся наши услуги или помощь, мы всегда ее вам окажем. Мы снова подружимся. Мы должны подружиться. Мы можем помогать друг другу жить лучше во многих, очень многих отношениях… и, право же, мы — единственные люди на всей этой планете. Мы…»
Эзра подтолкнул его, чуть ли не силой потащил его прочь. Они взяли повозку и упряжку лошадей, нагруженную едой телегу и пару фримартинов. Они взяли коров и овец, годовалого бычка и барашка после первой стрижки, несколько рулонов ткани и семена. Никто им не препятствовал, не ставил палок в колеса, когда они поехали прочь. Роберт обернулся и посмотрел на молчащих людей. А потом опустил голову и смотрел только вперед на дорогу вдоль залива и не оглядывался ни на воду, ни на леса.
— Хорошо, что им видно нас оттуда, — сказал он попозже в тот день. Это наверняка заставит их задуматься, и рано или поздно они придут сюда.
Они пришли раньше, чем он ожидал.
— Я так рад видеть вас, друзья! — Роберт побежал их встречать. Они схватили и связали его непривычными к такому делу руками. Затем, не обращая внимания на его истошные крики «Почему? Почему?», они ворвались в новый дом и вытащили Шуламифь, Микичо и малыша наружу. Они выгнали скотину из хлевов, но ничего больше не взяли. Теперь основным объектом внимания оказалась плита. Сначала они перевернули и уронили ее, потом разбросали повсюду кругом горящие уголья, потом подожгли головни горидерева и принялись везде лазать с ними. Вскоре строение загорелось.
Блейкни выглядели как одержимые. Красные лица, глаза чуть ли не повыскочили из орбит, а они мямлеорали и неистовствовали. Когда работавший в сарае Эзра прибежал и начал драться, они сбили его с ног и принялись колотить деревяшками. Он не встал, когда они перестали это делать; было ясно, что он не встанет никогда. Микичо начала долго бесконечно пронзительно кричать.
На мгновение Роберт прекратил борьбу. Державшие его в плену потеряли бдительность и ослабили хватку — он вырвался у них из рук, из пут и с криком «Инструменты! Инструменты!» кинулся в пылающий огонь. Горящая крыша рухнула на него с оглушительным треском. Он не издал ни звука, потерявшая сознание Шуламифь тоже. Тонко визгливо заверещал ребенок.
Действуя как можно проворней, охваченные бешенством Блейкни подбросили в сарай вокруг машин деревяшек, лоскутов и обрезков; вскоре он запылал.
Пожар был виден на всем обратном пути.
— Было неправильно, было неправильно, — все твердил Молодой Рыжий Боб.
— Плохое дело, — подтвердила Старая Маленькая Мэри.
Молодая Большая Мэри несла ребенка. Шуламифь и Микичо то вели, то волокли следом. «Маленькая детка, ах-эй, ах-эй», — заворковала она.
Старый Белянка Вилл засомневался. «Будет плохая кровь, — сказал он. Женщины другех еще детей наростют. Э мым, мым, — размышлял он. — Научим их получше. Пусть не странноходют, — и его дряблый рот открылся от удовольствия. — Было неправильно, — сказал он. — Было неправильно. Другой дом. Не может быть другой дом, второй, третий. Эй, ах-эй! Никогда другех не было, только дом. Никогда больше не будеть. Нет».
Ом досмотрел вокруг, обвел взглядом потрескавшееся стены, провалившиеся полы, провисший потолок. В воздухе висел легкий запах дыма. «Дом, — с удовлетворением произнес он. — Дом».
Сила всякого корешка
Карлос Родригес Нуньес, офицер муниципальной полиции Санто Томаса, сидел в частной приемной д-ра Оливеры, раздумывая о своем положении. Может, ему вообще не следует здесь находиться? И не то чтобы именно в частной приемной: она, как правило, пустовала, и лишь в течение недели вслед за большими праздниками ее обычно заполняли младшие сыновья из процветающих семей, которые (младшие сыновья) посещали столицу федерации и обходили ее библиотеки, театры, музеи и прочие здания, где хранится национальное наследие, а вовсе, вовсе не las casitas[75].
— Перегрузка, сэр доктор. Несомненно, просто перегрузка!.. Горе мне, сэр доктор! Какая огромная игла! Право же… всего лишь из-за маленькой, крохотной перегрузки?
Врач мягко улыбался, произносил слова утешения и продолжал набирать в шприц пенициллин.
Все это не имело отношения к офицеру полиции Карлосу. По сути дела это не имело отношения и к младшим сыновьям из непроцветающих семей, которые, во-первых, во время праздников могли себе позволить посетить разве что столицу округа (или, в лучшем случае, штата), а во-вторых, не обращались по поводу вытекающих из этого осложнений к врачу, они ходили за этим к curandero[76]. И тут Карлос подумал: не следует ли и ему поступить так же? Нет… Нет… Социальный статус государственного служащего, должностного лица может оказаться под угрозой из-за посещения местного знахаря и кудесника. Кроме того, общественная приемная врача именно таковой и являлась: общественной. Если его здесь увидят, пойдут слухи. Дон Хуан Антонио станет задавать вопросы. Дон Хуан Антонио был jefe de policia[77], и Карлосу казалось, что в последнее время в отношении начальника к нему не стало сердечности. Впрочем, Карлосу казалось, что сердечности не стало и во всеобщем отношении к нему. Он не мог понять, почему. Он был очень добрый полицейский: брал только традиционные мелкие взятки, сильно не напивался, давал заключенным сигареты. Часто.
Он не мог понять, почему же, глядя на него, люди внезапно — иногда всегда на несколько секунд — менялись, становились дьявольски омерзительными. Лица их распухали, они казались ему страшней, чем маски moros[78] и judases[79] во время праздничных шествий в детстве. Воздух сильно нагревался, голоса принимались хрипеть и бормотать гадости, подчас ему становилось трудно дышать. А голова…
Большая овальная подкрашенная фотография старой доньи Каридад, матери д-ра Оливеры, свирепо поглядела на него со стены. Губы ее изогнулись. Она нахмурилась. Карлос поспешно поднялся на ноги. Непредвиденная и совершенно ничем не обоснованная враждебность доньи Каридад оказалась ему не по силам. Он протянул руку, собираясь открыть дверь на улицу, но тут отворилась дверь, ведущая в глубину дома, и возле нее появился сам врач он на миг удивился, но к нему тут же вернулась обычная учтивость. Он с поклоном пригласил Карлоса в кабинет. Донья Каридад снова выглядела невозмутимо и бесстрастно, как всегда.
