Вадим Кондратьев - Извек
Ревяк зажмурился, потёр оглохшее ухо. Эрзя, скорчив усталую мину, покосился на друга.
— Не пугай народ, шумило! Тише едешь — дальше будешь.
— Как так? — не понял балагур.
— А так, — Эрзя понизил голос. — Нам бы сейчас протечь поскорей к своей норе, полянку на столе накрыть, бросить мощи по лавкам, да посидеть с дороги по-человечески. С хорошей снедью, с добрым пойлом, в своём кругу. А на твои вопли, того и гляди, сбежится полдружины, не считая княжьих соглядатаев, приспешников, да наушников.
— Не боись, не набегут! Нехорошило с Эйнаром, хлопцы языкастые, скажут всё как надо. Небось уже сейчас за столом байки рекут, одну страшнее другой. Видал, с какой рожей конюх прискакал? Не-е, нас до завтра ни одна свинья искать не будет, даже сам князь.
Мокша привстал в стременах и командным голосом распорядился:
— Ревяк! Ты знаток по части вкусностей. Езжай с Ергой к Ворчуну. Возьмите чего-нибудь душевного перекусить, и скоренько к нам.
— Эрзя! Загляните с Лёшкой в корчму к Вьюну, поглядите, чем жажду залить.
— Резан с Извеком! Везите невест в берлогу, покажите где чего, воды принесите. Как управитесь, скачите в корчму у Жидовских ворот. Мы с Мраком там пождём, пока дожарится.
— Микулка! Сгоняй к детинцу, разведай, что к чему. Коль про нас кто разнюхивать будет, скажи, что все до смерти изранетые к знахарям поехали. Как управишься, скоренько ворочайся.
— Ежели поспешим, то к полудню сядем рядком, поговорим ладком…
…Когда в дом внесли лукошки с перекусом, русалка, привыкшая к нехитрой пище, покачнулась от незнакомых ароматов. С удивлением почувствовала, что проголодалась так, будто не ела с весны. Внучка волхва, вдохнув пряные запахи, с восторгом хлопнула в ладоши. Такой снеди не видела даже в праздники. Ревяк взялся выкладывать угощения, но Дарька с Лелькой отогнали певца от лукошек, усадили к окну и сунули в руки гусли.
— Мы сами управимся, — заверила Дарька. — А ты лучше поиграй, порадуй душу.
Ревяк посмотрел на Ергу. Тот, выволакивая на стол кружки, подмигнул.
— Сыграй, не рубись. Такие красавицы просят, уважь!
Певец поплевал на пальцы, старательно вытер о штаны, осмотрел, чистые ли, и только тогда коснулся струн. Лёгкий перезвон начал заполнять жилище, но, так и не окрепнув, оборвался. Ревяк сморщился, как от зубной боли, полез за пазуху. Из-под рубахи показались шнурки с оберегами. Пальцы быстро выбрали один, с замысловатой загогулинкой, бережно потянули с шеи. Приладив загогулинку к струнному колку, чуть повернул, попробовал звук, повернул ещё. Переставив на другой колок, подправил вторую жилку, ущипнул, остался доволен. Вернул шнур на шею и, чуть помедлив, пробежал пальцами по отлаженным гуслям. Светлые печальные звуки заполнили суровое жилище ратников. Всё будто бы зажило в другом ритме, плавней, размеренней. Даже Ерга двигался задумчиво, как туман над Днепром, то и дело замирал, вслушиваясь в чудесную мелодию.
Едва отзвучал последний перелив, с улицы донёсся гогот Мокши и у коновязи протопотали копыта. Чуть погодя, заскрипело под тяжёлыми сапогами крыльцо. Дверь распахнулась, пропуская сияющего Микишку. Парень бережно удерживал перед собой широкий туясок полный ягод. За Резаном протиснулись Мрак с Извеком. Только когда развернулись, стала видна ноша: огромное блюдо с жареным кабанчиком, обложенным мочёными яблоками. Следом, едва не задев притолоку, прошествовали Эрзя, с пузатыми кувшинами в руках, и Попович, держащий в охапке могучий скрутень, из которого торчали хвосты печёных белорыбиц. Последним ввалился Мокша, с бочонком на плече.
— Ну, теперь нам никакая засуха не страшна!
Ревяк оглядел стоящее под окном, перевёл глаза на принесённое, посчитал присутствующих и робко поинтересовался:
— А-а, не многовато будет? —
Мокша с серьёзной миной хлопнул певца по плечу.
— В самый раз, друже! Грех такому добру в корчмовском погребе пропадать, а нам в радость. — Он взялся за пробку. — Постановляйте всё на стол, и начнём потихоньку.
Вокруг стола возобновилась весёлая суета. Подвигав туда-сюда снедь, наконец нашли место всему, с чего можно начать. Прочее вдвинули в печь, расставили на подоконниках и свободных лавках, наконец, заготовив ножи, расселись. Промочили с дороги горло, потянулись за нескудной закуской. Кто-то тронул крынку с хреном, и над столом потёк ядрёный острый дух. Грибы норовили улизнуть от острия и выскочить из бадейки. На зубах заскрипела квашенная с клюквой капуста, рыба блеснула жирным боком, зажелтела под ножом репа. Какое-то время молчали, удивляясь, насколько проголодались за последний переход. Благо стол был богат и скоро то один, то другой клали ножи на стол и плескали в кружки по второму разу.
Мало-помалу заговорили. Микишка с Дарькой потихоньку ворковали в уголочке. Ерга, старательно отводя глаза от Лельки, расспрашивал Извека о Радмане. Ревяк рассеянно щипал белорыбицу, витал мыслями в облаках. Мрак с Мокшей степенно отхлёбывали из кружек, чмокали губами, расцведывая мёд. Эрзя, с пучком лука в руке, сочувственно слушал Лёшку.
— Эх, всё бы гоже, — вздыхал Попович. — Ежели бы не к батьке в дом возвращаться. Опять сплошные кадила, молитвы, благочестивые беседы, святые отцы… Тошно.
Эрзя понимающе кивнул.
— Встречали мы одного такого отца. Холмогором кличут. Отшельником в катакомбах обретается. Всё о душах людских печётся. С ним иудейка отшельничествует, Натали. Та, видать, о Холмогоровском духе заботится.
— Не знаю уж, какой дух у Холмогора, — хохотнул Мокша, обмахивая усы. — Но в катакомбе дух стоит препоганейший: ни ветром продуть, ни топором прокинуть. Хотя, не мудрено! Трудно ему: несёт священные законы, дабы рабы божьи свет увидали и жили правильно.
— Законы, говоришь? — Эрзя фыркнул. — Так все ж законы уже писаны. Оглянись! Жилками по листве, птицами по небу, ручьями по земле. И освещены давно. Огнём Ярилы, Молниями Перуна, кострами Рода. Чё ж их переделывать? Мы — вои! Нам ли быть божьими рабами…
Резан посмотрел на Дарьку, обронил в полголоса:
— О, как сказано! —
Внучка волхва повела плечом, мол, и так всё ясно. Подавшись к Микишкиному уху, прошептала:
— Тебе бы деда моего послушать, вот тот говорил… —
— Расскажешь? —
— Потом! — улыбнулась Дарька. — А пока дядек послушаем. —
Разговоры за столом продолжались. Мокша глянул по кружкам, чтобы ни у кого не пустовало и, сменив тему, пустился заливать свежую байку. Над столом грохотали раскаты хохота, лица порозовели. Только в серых глазах Извека то и дело проскальзывала печаль. Казалось бы, радуйся да и только: жив, здоров, все беды позади и та, о которой мечтал, сидит рядом. Но в тёплом кругу друзей Сотник всё острей чувствовал нехватку Рагдая. Душу давило щемящее чувство вины за то, что все они вместе, веселы, счастливы…
