Вероника Иванова - Комендантский час
— Ага.
— Та, которая…
— Та самая.
Ну что тут скажешь?
— А она… похорошела. Прямо и не узнать.
Замок тонких пальцев защелкнулся у меня на животе, заключая в объятия, а в ухо жарко шепнули:
— Значит, я все-таки няшная?
— Ва-а-арс!
— Брысь отсюда, кошка мартовская!
Я похож на леопарда.
Нет, не рельефом мускулатуры. И не ленивой грацией движений.
Пятнами.
Они щедро рассыпаны по всему телу, с ног до… Да, видимо, и на лице этих отметин достаточно. Хорошо, что в номере гостиницы, куда меня притащил Вася, нет зеркала, и я могу оставаться в некотором неведении относительно своего внешнего вида. Хотя…
Знаю, как все это выглядит. Проходил. Ветрянка, «зеленка», мамины истошные вопли: «Не ковыряй!». Единственное отличие, что сейчас меня мазали скорее чем-то вроде йода, поэтому пятна на коже — ржавые, а не изумрудные. И рубцов никаких нет. Только крохотные припухлости с дырочками посередине. Как от укусов.
— Здесь водятся клопы?
— Я с тобой не разговариваю.
Ага, поэтому откликаюсь на первый же вопрос? Так я и поверил.
— Почему вдруг?
— Ты жадный.
— Я с тобой последней сладостью поделился, между прочим.
— Ну, положим, сладостей у тебя и без той конфеты доста… Все равно не разговариваю!
Ладно, пусть дуется. Главное, что больше не пытается залезть куда не просят. Наверное, Вася все-таки нашел убедительные доводы помимо способа «за ушко и на солнышко». А потом ушел. Смылся. В своем фирменном стиле: без объяснений. И даже никаких указаний не оставил, типа сидеть тихо или что-то вроде того.
Правда, я бы и сам не рискнул сейчас выйти на улицу. Во-первых, все еще изрядно покачивает, а во-вторых…
Там шумно.
Много-много голосов, звучащих уже не какофонией, а слаженно. Потому что теперь местные обитатели снова понимают друг друга, и каждая новая фраза тянет за собой следующую, вплетаясь в общую паутину. Большую часть времени все проходит фоном, почти не привлекая внимания, но иногда отдельные слова теребят слух. Вот как сейчас:
— Волхвов с дарами сегодня не принимаем! А ходоки пусть… идут, да. Далеко и надолго!
Это все происходит совсем рядом. За дверью, которая пропускает внутрь Васю и тут же захлопывается, отсекая гомонящую толпу.
— Ты собрался? — Вопрос летит прямо с порога и ставит меня в тупик.
— Зачем?
— Конечно, можешь и так пойти. Тебе теперь все тут можно. Но я бы на твоем месте хорошенько подумал.
Он-то сам уже переоделся: сменил костюм ронина на прежний многослойно-многокарманный вариант. И стал выглядеть почти как раньше. Но именно что «почти».
В начале нашего знакомства Вася казался ленивым и раздражительным, потом это сменилось беспечной непоседливостью, а сейчас явно переродилось во что-то вроде торопливости. Очень целеустремленной. Как будто отпущенный ему лимит времени уже на исходе.
— А мы куда-то идем?
— В пункт дальней связи. Забыл?
Попытка дозвониться до базы, да. Такое разве забудешь?
— Тебе персональный пропуск выписали.
А туда еще и не просто так всех пускают? Хотя, учитывая события последних дней, можно только представить, у скольких жителей и гостей Сотбиса возникла потребность пообщаться по межгороду.
— Мэр скрипит зубами так, что слышно на другом краю вселенной. Он свое слово сдержит, не сомневайся, но, может, не будем накалять обстановку еще больше?
— Да собираюсь я, собираюсь.
Требование убраться восвояси. Помню. Сразу после «мужественного гражданского поступка». И будет всем счастье: только одним — здесь, по месту жительства, а другим…
— А ты чего подушки мнешь? Особое приглашение нужно? — наклонился Вася над постелью.
— Я к тебе на побегушки не нанималась, — буркнули из вороха одеял.
— Это не мне нужно. Ему.
— А на него я обиделась.
— Тогда тем более должна помочь.
— С чего вдруг?
— С того, что его там растерзают в два счета, и обижаться тебе останется только на себя.
Растерзают? А, понял. Раздербанят на сувениры. Ну там, клочки одежды, пряди волос, мощи всякие. От народной любви не спастись.
— И что я могу?
— Отвлеки страждущих. Они сейчас на таком взводе, что от легкого пинка до второй космической разгонятся.
Алые хвостики неуверенно качнулись:
— Мне за раз столько не обслужить.
— А ты с секторами поиграй. Как тогда. Во внутреннем периметре работай, этого хватит.
— Умник. Много ты знаешь!
— Уж побольше, чем те, снаружи. Столько, что могу лекции читать. И желающих послушать найдется ого-го как…
Если бы выражение лица, поднявшегося над подушками, предназначалось мне, я бы испугался.
— Зачем ты с ней так?
— Как?
— Грубо.
— А надо было развести реверансы? Тогда мы бы до конца света торговались.
В чем-то он прав, конечно. Няша явно собиралась упираться до изнеможения, причем нашего, а не своего. Но угроза разоблачения сработала, и сейчас алые хвостики мелькали где-то впереди, расчищая путь.
Хотя фактически все зеваки оставались на месте, по-прежнему оживленно галдели, мотали головами и ждали возможности получить доступ к телу нового героя Сотбиса. И мы были там, где были. Просто в какой-то момент…
Не знаю, что именно она делала. Видимо, поменяла полярность своего ловчего поля, и флюиды, которые должны притягивать жертв, благополучно их отталкивали. В смысле, заставляли то отвернуться, то зайтись в приступе кашля, то наступить друг другу на ногу и потребовать сатисфакции, а в итоге внимание оказывалось отвлечено. Пусть всего на несколько секунд, но этого достаточно, чтобы просквозить мимо, даже не особо пряча лицо.
— Она не злая.
— Конечно нет. Я тебе больше скажу: в философии ее расы понятия добра и зла нет вовсе.
— А что есть?
— Выживание вида.
— И все?
— Это же главное. У вас разве не так?
У нас? Никогда не задумывался. То есть идею дома и семьи нам с детства в головы вбивают, но почему-то не всем это помогает следовать строго заданным курсом. Наверное, помимо выводка спиногрызов, яблоневого сада и сруба где-нибудь на берегу живописного озера, в жизни и для жизни все-таки бывает что-то еще. Что-то другое. Не замкнутое на конвейер воспроизводства. А с другой стороны, если взглянуть на всяких ученых подвижников, деятелей искусства и безымянных героев, жертвующих собой направо и налево…
Они-то ведь мрут. Зато на их изобретениях, творениях и костях живут и выживают все остальные. Весь человеческий род.
— Чего замолк?
А есть смысл что-то говорить?
