Карина Демина - Невеста
— Моя одежда.
— Конечно.
Вода горяча, и я просто лежу, позволяя ей избавить меня от грязи. Собственное тело становится легким, невесомым почти, и если закрыть глаза, то легко представить, что нахожусь я вовсе не в бассейне чужого дома, но где-нибудь на берегу…
Или в чаше, где открываются горячие ключи, которые выносят серую грязь…
В той чаше хватило бы места двоим.
Та чаша осталась позади, вместе с дорогой и всем, что в дороге случилось. И что бы ни привело меня в этот дом, он так и останется чужим.
А Оден?
И я?
Притвориться, что все как раньше? Но это ложь. А что тогда правда?
— Эйо, — тяжелая ладонь легла на волосы, — ну кто спит в ванной? Это небезопасно.
— Зато приятно.
Не хочу соглашаться сугубо из упрямства, пусть и назовут его детским. А вода остыла и уходит, с шумом исчезая в железных трубах дома.
— Вставай.
Меня заставляют выбраться на бортик бассейна.
— Не упрямься, — спокойно говорит Оден, когда я пытаюсь оттолкнуть его руки. — Я не трону тебя. Если ты не захочешь.
— Я сама.
Губку и мыло он все-таки отдает, но не уходит, наблюдает. И когда мыло попадает в глаза, фыркает, словно давая понять, что это меня высшие силы за строптивость наказали.
И поливает из ковшика горячей водой.
— Я захлебнусь.
— Я не позволю, — возражает Оден, набрасывая на плечи пушистое полотенце. Вытирает сам, бережно, разминая затекшие мышцы. Слабость уходит. — Вот и все. Сейчас поешь, и станет совсем хорошо.
Одеваюсь я сама, но под бдительным присмотром.
И да, одежда — моя, я помню ту портниху, которая ее шила и еще ворчала, что приличные девицы из приличных семей не носят подобное. Алые бриджи и белая рубашка с кружевным воротником. Алый жилет, отороченный золоченым шнуром. И два ряда крупных золотых пуговиц.
— Что-то в этом есть. — Оден обходит меня по кругу.
Сам он одет просто, по-домашнему, но видно, что и рубашка, и вельветовая куртка слегка великоваты. Меня тянет потрогать ткань и разгладить вон ту складочку на плече. А еще лучше — спрятаться под эту куртку, обнять его и стоять долго-долго… просто так, без причины.
Мало мне было?
Похоже на то…
Стол накрыт на двоих. Розы. Вазы. Белый костяной фарфор. И столовое серебро во всем его многообразии… Пересчитав вилки, ложки и ножи, я пришла к выводу, что подобные завтраки не для меня. Манеры не настолько хороши, чтобы получать удовольствие от этого церемониала, странно, что за спиной не выстроилась когорта лакеев.
— Что не так?
Он издевается? Непохоже.
— Меня, конечно, учили… — я подняла вилку о двух зубцах, — но не так чтобы очень старательно… и я кое-что помню… но, боюсь, воспитание мое далеко от идеального…
— Эйо, — Оден сдвинул серебро на край стола, — не думай о всякой ерунде. Просто поешь, ладно?
Ем. Благо я, оказывается, зверски голодна, а повар превосходен. Пресные корзиночки с паштетом из гусиной печени. Тончайшие блинчики с кремовой начинкой. Перепелки в меду. Полупрозрачные ломтики семги, завернутые в листья салата. Терпкий соус. Кунжутные крендельки, которые полагается размачивать в мясной подливке.
Оранжерейная клубника со сливками.
Пирожные.
Горячий шоколад…
Пожалуй, завтрак почти примирил меня с жизнью, настолько, чтобы заговорить. Но из всех вопросов, которые следовало бы задать, я выбрала самый бессмысленный:
— Я тебе больше не… противна? — Я не могу не смотреть на Одена. И то, как он болезненно хмурится, поджимает губы, словно запрещая себе говорить о чем-то, пугает.
И боюсь почему-то не его, но за него.
— Ты никогда не была мне противна, Эйо. — Он встает. И спиной поворачивается, собака упрямая. — Я не мог смотреть на тебя, потому что видел не тебя, но королеву.
— А теперь?
— Теперь…
Отросшие волосы он собирает в хвост, забавный такой, короткий и пушистый. А над ушами подшерсток выбивается светлым пухом.
— Я думал, что потерял тебя. Навсегда, понимаешь? То, что произошло в Долине…
— Не надо. Пожалуйста.
Я не хочу об этом говорить. Вспоминать. Выслушивать оправдания. Или объяснения. Что изменится?
Мне было страшно.
И плохо.
Я не желаю, чтобы однажды все повторилось. А это случится, если я хоть на миг забуду правила игры. Сейчас мы нужны друг другу. Но как надолго? И что будет после того, как необходимость отпадет?
— Как скажешь. — Оден кланяется и протягивает конверт. — Тебе просили передать.
Письмо?
Знакомый герб на печати заставляет сердце забиться в ускоренном ритме. Брокк! И если так, то… то надо ли открывать? Он обещал, что не отдаст меня никому, но я в чужом доме.
А его нет рядом.
Почему?
Не потому ли, что ему сделали предложение, от которого Брокк не счел нужным отказываться?
— Не прочтешь, — Оден садится на пол, — не узнаешь правды.
Открываю. Бумага хрустит, печать разламывается пополам, а я пытаюсь развернуть жесткий лист, исписанный нервным почерком брата.
Хвостик, мне безумно жаль, что, когда ты откроешь глаза (а судя по тому, насколько быстро тебе стало лучше, это произойдет весьма скоро), меня не будет рядом. Боюсь, виной тому исключительно мой скверный характер и нежелание идти на уступки, которые я счел неприемлемыми.
То, что я не желаю рисковать твоей жизнью и соглашаюсь на этот безумный эксперимент, еще не означает, что я готов полностью передать тебя под опеку чужого дома (хотя редко когда выпадает возможность столь серьезно укрепить благосостояние рода). Это выгодно им, поскольку даст полное право распоряжаться тобой, однако невыгодно тебе. Поэтому, драгоценная моя сестричка, если тебе станут говорить, что ты должна просить защиты у дома Красного Золота, не соглашайся.
В данный момент ты пребываешь в статусе гостьи.
Тебя не вправе удерживать или принуждать к чему бы то ни было.
Не скрою, что ситуация сложилась весьма непростая. Да, я согласен, что вы с этим высшим объективно нуждаетесь друг в друге. Однако это не означает, что он имеет право использовать тебя. Ты сама должна решить, какие отношения тебе нужны и где пройдет граница.
Хвостик, я не собираюсь тебе что-то запрещать, но, пожалуйста, прежде чем принять какое-то решение, хорошенько его обдумай. Меня действительно смущает ситуация, в которой ты оказалась. И я не знаю, есть ли из нее выход, но я буду требовать, чтобы к тебе относились с тем уважением, которого ты заслуживаешь.
Пожалуйста, маленькая моя сестренка, потерпи.
И не позволяй этому прохвосту задурить себе голову.
Он тебя недостоин.
