Тени заезжего балагана - Кочерова Дарья
Из-за вмешательства ветра разум очистился от воздействия колдуньи, и теперь Уми могла мыслить ясно, как никогда. И после последних слов госпожи Тё всё окончательно встало на свои места. О какой ещё силе могла грезить колдунья, как не о той, что могла изменять судьбы живых и мёртвых?
Это госпожа Тё искала Глаз Дракона. Отступник с цепью, — Уми пока не хотелось думать о том, кто мог им оказаться, она гнала от себя эти мысли, — сжигавший святилища и обагривший руки в крови служителей Сэйрю, действовал по её приказу. Должно быть, дядюшка Окумура как-то прознал о планах колдуньи, и его смерть тоже была на её совести.
И родители были как-то замешаны во всём этом, колдунья ясно дала это понять. И не спросишь её — не ответит. Замерла, словно и неживая вовсе. Ждёт ответа с таким терпением и спокойствием, словно в запасе у неё было всё время мира.
Она предлагала научить её колдовству. С той самой минуты, как Уми впервые увидела биение ки, почувствовала в себе её отголоски, ей хотелось снова испытать это чувство. Снова увидеть, как ярко сияла сила, отражая сердце и душу всего живого…
Но на дне холодных глаз колдуньи плескались алые отблески. Уми вздрогнула — и непременно отшатнулась, если бы могла. Почему, почему они были такими, если Уми своими глазами видела, что ки — это неумолчное биение жизни, —
«Синяя», — где-то вдалеке зашептал ветер. Колдунье не удалось отогнать его полностью — даже ей не под силу поймать стихию…
«Синяя», — радостно затрещало совсем близко такое знакомое колдовское пламя — красивый огонь, которого нельзя было коснуться…
«СИНЯЯ!» — взревела река, и сердце Уми встрепенулось, отзываясь на её зов…
Госпожа Тё вдруг вскрикнула и выпустила её руку. Перед глазами зарябили яркие пятна — почти как в видениях, которые пытались показать водные сущности, обитавшие в пруду усадьбы Хаяси.
Но уже в следующее мгновение Уми ощутила, как обо что-то крепко приложилась макушкой — и окончательно пришла в себя.
Царившая в балагане атмосфера изменилась. В воздухе больше не пахло жареной рыбой и печёным сладким картофелем — нет, теперь Уми чуяла какой-то резкий металлический запах, от которого всё внутри замирало от ужаса.
Ночь опустилась на Ганрю и его окрестности. Висевшие над подмостками фонарики почти полностью погасли: лишь несколько ещё продолжали слабо светить, но их скудного света было недостаточно, чтобы разглядеть, что происходило там, в темноте.
Небо заволокли тяжёлые чёрные тучи. С гор, ворча, спускалась гроза. Лишь в редких вспышках молнии Уми удавалось на миг разглядеть смазанные тени, носившиеся вокруг. Неужели сбежавшие из балагана духи снова вернулись?
Или то было нечто иное?
По правой руке струилось что-то мягкое и тёплое. Когда Уми поняла, что это её кровь, сочившаяся из проклятой метки, стало совсем дурно. Она и без того не могла пошевелиться, страшная слабость сковала тело. Всё, на что хватило сил — скосить глаза в сторону, чтобы увидеть, как белая ведьма застыла на самом краю подмостков. Одеяние её уже не было белым — алыми ликорисами на нём расцвели кровавые пятна, которые в стремительной вспышке молнии казались особенно зловещими. В руке колдуньи сверкнуло тёмное лезвие кинжала — а в следующий миг раздался оглушительный свист, и на колдунью налетел какой-то человек.
Резкий свист издавала цепь, которая танцевала в руках нападавшего, будто живая. Однажды Уми уже видела этот смертоносный танец, у сгоревшего святилища Поющих Сверчков. Видела, на что была способна зачарованная колдовская цепь. И не хотелось встречаться более с этой цепью, видеть хищный блеск отражавшегося в ней пламени.
Уми пыталась разглядеть лицо колдуна-отступника, убедиться… Но он двигался нечеловечески быстро, ускользал, как юркая рыбина сбегает из порванной сети.ьСнова сверкнула молния — и цепь хлестнула госпожу Тё прямо по руке, в которой она сжимала тёмный кинжал. Крик раненой колдуньи потонул в низком раскате грома. На проклятую метку Уми упали первые горячие капли дождя — или то была ведьмина кровь?..
Где-то совсем рядом кричали люди — много людей. В чьём-то крике звенела ярость, в ином затаился глубокий ужас. Звенела сталь мечей, пару раз кто-то даже пальнул из револьвера… Где же её оружие? Привычная тяжесть кобуры не оттягивала кармана хакама...
Память путалась, подводила, а мысли раскатывались, словно рассыпавшиеся по полу бобы. Уми припомнила, что сегодня она надела кимоно и не взяла с собой оружие. Отправилась в балаган, думая, что всё обойдётся…
Не обошлось.
Уми с трудом удалось сосредоточиться на последнем важном слове. Балаган.
Что-то происходило здесь.
Что-то непоправимое должно было случиться.
Или уже случилось…
Кто-то вдруг подхватил её за плечи, попытался поставить на ноги, но словно набитое ватой тело совсем не слушалось — и Уми начала заваливаться набок. Госпожи Тё уже не было рядом, как и отступника с цепью, — и в сердце Уми прокралась непрошенная надежда. Неужели?..
— Держись!
Человек развернул её к себе и подхватил на руки — одна сандалия соскользнула с ноги и глухо ударилась о дощатый пол сцены. Звук этот, слишком тихий и незначительный, почти сразу потонул в грохоте, с которым разорвался над балаганом долгий раскат грома.
— Я вытащу тебя отсюда! Вытащу, чего бы мне это ни стоило!
Хотя лицо человека было не разглядеть в предгрозовой темноте, Уми узнала его голос. Не могла не узнать.
Отец…
— Я не отдам тебя ведьме! — продолжал твердить Итиро Хаяси, спрыгнув с подмостков. — Не отдам!
Сверкнула молния, и на короткий миг Уми увидела, что на щеке отца блеснула дорожка, прочерченная не то потом, не слезами. Вскоре подмостки остались позади, — как и страшные крики, от которых у Уми холодело всё внутри. Что произошло здесь, пока она боролась с колдовством госпожи Тё?
Надсадное дыхание отца обжигало щёку, но отодвинуться Уми не могла, как и пошевелиться. Что ведьма сотворила с ней? Неужели остаток жизни ей суждено теперь провести вот так — недвижимой и безмолвной, словно те жуткие куклы...
У одного из шатров отец остановился, опустил Уми на землю и склонился над её рукой. Затрещала ткань — похоже, отец оторвал кусок рукава от своей рубахи и принялся почти вслепую перебинтовывать всё ещё сочившуюся кровью проклятую метку.
— Потерпи ещё немного, — твердил он, неловко перевязывая ткань. — Надо остановить её…
Мелькнула очередная вспышка молнии, озарившая окрестности. Лишь благодаря ей Уми увидела, как в их сторону кто-то приближался. Предупредить отца она не могла, но Итиро Хаяси и сам почуял, что больше в этой части балагана они были не одни.
Очередной грохот разъярённой стихии разнёсся над их головами, а дождь всё не начинался, словно выжидал чего-то. Гром затих, и в повисшей напряжённой тишине Уми вдруг услышала, как щёлкнул курок. То отец готовился встретить любую опасность, от кого бы они ни исходила.
Но, хвала Владыке, это оказался не враг.
— Оябун, — прежде Уми никогда не слышала, чтобы в голосе Ёсио сквозило такое отчаяние. — Я нигде не могу найти Уми. Неужели ведьма…
Отец выдохнул. Зашуршала рубаха — похоже, убрал револьвер обратно в кобуру.
— Она здесь, — бросил он. Уми услышала, как зашуршала трава, когда Ёсио опустился рядом с ней. Горячие и шершавые пальцы обхватили её — холодные и неподвижные.
— Но я должен вернуться… туда. А ты увези её. Сейчас же. Понял меня? Головой своей отвечаешь.
Ёсио ничего на это не ответил: может, кивнул, а может, Итиро Хаяси и не нуждался в словах. Ёсио подхватил Уми. Она и не подумала бы, что у него окажутся такие же сильные, как у отца, руки. Надёжные. Тёплые.
Молния выхватила из тьмы глаза Ёсио — они показались Уми темнее ночного неба, которое всё никак не могло разразиться ливнем. На залитом кровью лице ярче обычного выделялся кривой шрам. Чья это была кровь — самого Ёсио, или же того, кто осмелился встать у него на пути?
Отец ничего не сказал. Лишь коснулся щеки — пальцы горячие, чуть дрожащие, как марево над костром, — и тяжело зашагал обратно. А Уми даже не смогла повернуть головы и проводить его взглядом. Не хватило сил, чтобы окликнуть его, спросить, о чём говорила колдунья, о каком предательстве — его и сбежавшей когда-то матери. Умом понимала, что сейчас не время для подобных вопросов. Но сердце жаждало знать правду, вопреки всему.
