Пола Вольски - Сумеречные врата
Те вонарцы, что еще живы в осажденной резиденции, будут спасены, а с ними и другие люди запада, разбросанные по всему Кандерулу. Спасены тысячи вонарцев, размышляла гочалла. Тысячи, готовые и дальше заселять Авескию, властвовать, порабощать, распространять свой бездушный, прогрессивный образ мыслей по всей стране.
Теперь их не остановишь.
Хороши они или плохи, новые идеи пускают корни, и для Кандерула уже нет возврата к прошлому.
Слова гочанны Джатонди. К счастью, матери гочанны не придется дожить до того времени, когда они сбудутся. Ксандунисса поставила свою подпись и запечатала послание, оттиснув на золотистом воске причудливую королевскую печать Кандерула. Дернула шнур звонка, и через минуту вошел Паро. Гочалла передала ему письмо, немного денег, ковровый саквояж и объяснила, что он должен сделать. Раб выслушал и удалился с поклоном. Паро еще не знал, что его ожидает неизбежная свобода. Снова одна.
Ксандунисса загасила светильники, оставив всего один. Прошла через спальню к цветущему лурулеанни и отстучала по стволу короткую дробь. Из-под корней вытекла узкая многоцветная живая струйка. Длиной почти в локоть, алое членистое тельце было расписано яркими пурпурными полосками и окаймлено бахромой бесчисленных ножек. На языке Кандерула эта гигантская ядовитая многоножка называлась «бхийас ксунеш», или «Драгоценный губитель». Несмотря на зловещее имя, смерть, приносимая бхийас, была нежна и приходила в сновидениях, которые в народе считались пророческими.
Гочалла посадила ее на левую руку. Тонкие ножки щекотали кожу. Правой рукой она резко ущипнула яркое тельце и почувствовала, как укололи запястье ядовитые челюсти. Боль была ничтожной, слабее булавочного укола.
— Благодарю, — сказала гочалла и осторожно вернула бхийас в ее убежище среди корней.
Она подошла к постели и прилегла. Устала, очень устала, но теперь ей хорошо. В спальне было жарко, но по жилам растекался непривычный холодок. Ощущение казалось довольно приятным.
Скоро ее глаза закрылись, и пришли цветные сновидения. Сперва она, как и хотела, увидела дочь. Джатонди казалась здоровой, красивой, а главное — живой. Она шла рука об руку с мужчиной, в котором гочалла узнала того иноземца, во Чаумелля. Странно, это зрелище больше не сердило гочаллу. Двое шли сквозь ослепительное солнечное сияние, но места гочалла узнать не смогла. Не ЗуЛайса, и не УудПрай. Она уловила блеск водной ряби… каналы?., и увидела чудесные дворцы. Не такие чудесные, как УудПрай, но тоже достойные восхищения. Такие здания никогда не возводились под небом Авескии. Джатонди с Чаумеллем шли по чужеземному городу. Вонар? Почему-то гочалла сомневалась. Нет, она не могла узнать место, не это не имело значения, потому что Джатонди улыбалась.
Сон изменился, и теперь она видела всю ЗуЛайсу, и земли Кандерула, и соседние страны, до самых границ Авескии. И, как она и боялась, всеми этими землями правили вонарцы. Страна менялась, как предсказывала Джатонди. Падали храмы, уходили в забвенье священные обряды и старые боги, и с ними уходило древнее волшебство. Землю опутывала паутина железных дорог и поднятой на столбах проволоки, назначения которой гочалла не могла угадать. Повсюду вырастали большие тяжеловесные здания, и в них размещались больницы, школы, библиотеки, фабрики. И всем этим безобразием правили вонарцы: высокомерные, заносчивые люди. Сердце гочаллы горело пpи виде того, как пресмыкались перед ними авескийцы. Но как видно, зрение ее преодолевало не только пространство, но и время, и за темным потоком лет она увидел с молодое поколение своего народа: здоровых, сытых, образованных преемников покровительственного величия Вонара — созревших, чтобы предъявить права на свою страну и добиться их без кровопролития. Она видела, как исчезают границы прежних гочаллатов, видела единое, сильное, независимое государство. Она не понимала этой новой Авескии и не хотела бы жить в ней, но радовалась ее силе, гордости, ее надеждам.
Сон опять изменился, и гочалла увидела дворец УудПрай — преображенным. Исчезли все следы разрушения, грязи и гнили. По подстриженным газонам разгуливали павлины, играли фонтаны, белые лучи солнца превращали в чудесное видение Хрустальную Арку Ширардира и Лиловый Купол. Дворец блистал прежней роскошью, и сердце гочаллы сжалось от сладкой боли при виде его красоты. По торжественным залам бегали дети, множество детей, больших и маленьких, мальчиков и девочек. Гочалла видела незнакомые детские лица, и не понимала, что делают эти в ее доме, но дети эти были — авескийцы, здоровые и радостные. Их голоса долетели до нее через реку времени, она слышала их смех.
Голоса смолкали. Темнота обняла ее, и наконец прияло время отдохнуть.
15
— Ты безрассуден, Ренилл, — заметил Зилур. — Кое-кто назвал бы тебя нахальным.
— Умури, это для меня не новость, — возразил Ренилл.
— Ты погубишь свое положение среди собратьев Высокочтимых.
— Я как-нибудь переживу это несчастье.
— Они сочтут нестерпимой дерзостью привести туземца, который не служит им, в лилейно-белую резиденцию!
— Вероятно.
— И ты почувствуешь на себе их возмущение. Конечно, всех неприятностей удастся избежать, если нас просто откажутся впустить.
— Не откажутся, — уверенно заявил Ренилл.
Они подходили к вонарской резиденции. Широкий зонт в руках Ренилла защищал их обоих от потоков воды, водопадом льющихся с небес, как обычно в сезон дождей. Проспект Республики заполняли солдаты Восемнадцатой Авескийской дивизии, но никто не остановил их, что и не удивительно, поскольку Ренилл в модном вонарском костюме воплощал собой западную респектабельность. Да и будь он одет по-другому, их скорее всего пропустили бы. Присутствие в ЗуЛайсе Восемнадцатой дивизии в последние месяцы было явным излишеством. Войско, явившееся несколько недель назад освобождать резиденцию, застало умиротворенный город, непокорные обитатели которого были усмирены исчезновением божества и обезоружены приказом покончившей самоубийством правительницы. С тех пор, если не считать нескольких бескровных всплесков возмущения на разоренных окраинах, в ЗуЛайсе установился относительный порядок.
Следы борьбы еще сохранились повсюду. Малый Ширин лежал в развалинах, прекрасные кирпичные здания были разрушены и разграблены, сады вырублены. Вокруг резиденции лежали сплошные руины. Даже мостовые здесь были взломаны, и починить их до окончания дождей представлялось невозможным. По трещинам текли мутные ручьи, и грязь разливалась по улицам болотом, которое останется труднопроходимым еще не один месяц.
