Константин Плешаков - Богатырские хроники
— Так хоть воды испейте.
— И воду нам нельзя, мать. С утра выпьем — а дальше ни глоточка. А вот сесть — сяду. — И Илья с кряхтеньем присел на лавку.
Я вышел осмотреться. На крыльце второй избы сушились молодые травы. Я пошел туда: часто можно понять, чем дышит человек, если знать, какие травы он собирает, особенно в такое колдовское весеннее время.
Но тут же на крыльцо выбежала старуха.
— Ни-ни-ни, милый, — закричала она, — там у меня невестка болеет.
— Так, может, полечу?
— Лучше ей уже, милый, лучше.
Я долго бродил по вырубке, прислушивался. Из второго дома никаких звуков не доносилось; есть там кто-то или нет, сказать было трудно. Я походил по окрестному лесу. В глубине стоял старый Перун в человеческий рост, вырезанный грубо и глядящий страшно. Я присмотрелся: подножие идола было залито засохшей кровью. Я потрогал пятна: насколько я разобрал, кровь была птичья, но я мог ошибаться.
В избу я поспел, когда молодой хозяин ужинал, а старуха, подперев щеку, рассказывала:
— Так и живем втроем: сын, невестка да я. Кормимся больше от леса, да кормимся сытно, вкусно, попробуйте-ка!
— Пост, пост, — отмахивался устало Илья, как от пчел.
— А что, правду говорят, что все теперь молятся новому Богу? — полюбопытствовал хозяин.
— Правда, — кивнул Илья.
— Вот и я говорю, — вмешалась старуха, — силен, наверно, Бог-то новый.
— Новые, старые, — уклончиво вздохнул Илья, — все боги.
— Только новому ноги кровью не мажут, — сказал я.
Старуха засмеялась:
— Да я птичку, птичку лесную, милый, малую тварь, а Перуну, может, и приятно!
— Куда путь держите? — спросил вдруг молодой. — От нас дорог никуда больше нет. На одну только Смородинку.
— На Смородинку, на Смородинку, — забормотал Илья. — На Смородинку эту самую и едем.
Старуха охнула. Молодой отложил ложку.
— Не ездите, не ездите, милые, — запричитала старуха. — Сгинете все как есть. Давно туда уже люди не Ходят — и верно делают. Не для людей эта речка.
— Ну а где она, речка-то эта? — допытывался Илья.
— Не знаю и не скажу, милый, — качала головой старуха, — не хочу посылать вас на смерть лихую.
— Значит, сами найдем, — сказал Алеша.
— Вы-то как живете с ней рядом? — спросил я.
— Ой, мы ее не знаем, и она нас не знает. Так, притулились под боком, — отвечала старуха.
— Что же, хотят ехать — пусть едут. Не хотят есть-пить — пусть не едят — не пьют, — сказал хозяин. — Не нам с тобой, мать, богатырей судить. Пора ложиться. Мы с солнышком ложимся, с солнышком встаем.
Легли. Мы в одной избе со старухой, хозяин пошел в другую, сказал: к жене.
Первым караулил Алеша. Я сразу провалился в сон, но еще прежде успел услыхать, как захрапел Илья. Не знаю, скоро ли я проснулся, но только когда открыл глаза, понял, что Алеши в избе не было. Я поднялся. Илья все так же храпел. Старуха дышала ровно. Я вышел на двор. Кони были на месте. Алеши не было. Я обошел избу. Никого. Я — не знаю почему, но только, стараясь ступать тихо, пошел по вырубке. Лес сильно шумел, и в его стоне ничего нельзя было разобрать, кроме монотонно повторявшейся угрозы. Я пошел ко второй избе. Она была темна и еле угадывалась на черной стене леса. Подойдя к ней, я услышал какие-то звуки, но гул леса ничего не давал разобрать. Мне оставалось сделать какой-то один шаг, чтобы дойти до двери, и тут я понял, что не могу двинуться вперед.
В недоумении я отскочил назад: получилось. Я попытался зайти с другой стороны — но все равно на мог перешагнуть какую-то невидимую черту. По привычке я прибег к Силе — но нет, ничего! И тут я внезапно понял, что должен спешить. На наше счастье, выходя из избы, я, как делал это всегда, захватил с собой меч.
Для пробы я повел мечом в сторону двери — руку мою повело; Потык, как и я, не мог преодолеть этой невидимой стены. И тут я возблагодарил Бога за то, что Учитель давал мне последние уроки в скиту. Потык теперь был закален особой Силой — на Смородинку. Я принялся рубить воздух. Вдоль лезвия Потыка слабо обозначилось зеленоватое свечение. Поначалу меч отскакивал от невидимой стены, потом стал увязать в ней, а потом невидимая стена как бы лопнула, и я провалился в проем.
И тут сильнейший удар по голове обрушился на меня; я бы, несомненно, упал, если бы моя Сила за долю мгновения до этого не предупредила; но она предупредила, и я успел дернуться, и удар потерял свою смертельную силу. Я обернулся; от меня убегала тень; я в один прыжок догнал ее и плашмя ударил мечом. Молодой хозяин лежал на земле без сознания, и даже в темноте можно было видеть его белозубый бессмысленный оскал. Я намеревался уже оборвать его загадочную черную жизнь, как вспомнил еще один наказ: людей со Смородинки убивать нельзя. И я оставил его лежать на земле, а сам бросился в избу.
Я, надо полагать, успел вовремя. В темноте я увидел: на полу неподвижно лежал, разметав руки, Алеша, а над ним стояла на коленях женщина и целовала его в губы. Она даже не пошевелилась, когда я влетел в двери. Я схватил ее за волосы; только тогда она очнулась, взвизгнула, стала царапаться и кусаться. Мне не оставалось ничего другого, как только ударить ее ребром ладони под ухо; она обмякла; я отшвырнул ее и бросился к Алеше. Темнота вилась кругом, но было и так ясно, что Алеша лежал замертво. Забывая, где нахожусь, я начал было оживлять его как умел, но быстро спохватился и приложил Потык к его голове. Шли мгновения, стояла полная тишина, лес смолк, слышно было, как где-то неподалеку кричали лягушки. Вдруг Алеша застонал и заворочался, открыл глаза и затих. Потом стал было подниматься, но тут же повалился на бок; его рвало. Я бросился искать ковш, в котором ему поднесли отраву, но ковша не нашел, и тут сообразил: ничто не могло заставить Алешу принять питье в близости Смородинки. Даже женщине не могло это удасться. Женщине… Вот она, главная слабость Алеши!
— Где… она? — хрипло проговорил он.
— Рядом, — сказал я.
Алеша, шатаясь, поднялся, нашел глазами неподвижное тело и неверной рукой на удивление быстрей выхватил свой Туг. Я схватил его за руку.
— Меч! — хрипло и бешено закричал Алеша (я никогда не видел его таким). — Меч!
— На Смородинке нельзя убивать! — крикнул я ответ.
Еще несколько мгновений рука его сопротивлялась, потом обмякла. Алеша подошел к той, которая хотела погубить его, опустился на колени. Я присел рядом.
— Огня!
Я повиновался. Впервые в жизни Алеша что-то приказывал мне, и я впервые почувствовал, каким страшно властным может быть его голос.
Я принес огня. Мерцая, он осветил угол, в которой мы стояли. Женщина, лежавшая перед нами, была редкой красоты. Ресницы ее, казалось, вот-вот дрогнут и она откроет глаза. «Ну нет, глаза она откроет не скоро», — подумал я.
