Константин Плешаков - Богатырские хроники
Богатырский меч в чужих руках обычно оборачивался против вора; богатырский конь вообще не повиновался никому, кроме хозяина. Богатыри сами выбирали себе своих помощников, а иногда и Силу им передавали — ну да это старшие богатыри лучше нашего умели. Уходит Сила куда-то, в прежние времена не то было… Свой меч я обрел в первые дни ученичества, и выбрать его помог мне Учитель. Мы нашли его у оружейника Богдана в Новгороде. Богдан был не простой оружейник: умел класть на мечи Силу, собирал старые мечи, потерявшие хозяев, и их Силу проверял: готовы ли в чужие руки перейти, и какая Сила на них положена. Мой меч он выковал сам, и Силу положил на него, и имя ему дал: Потык. Я помню — необученным юнцом взял я меч, и как прирос он к моей руке. Алешин меч пришел к нему с Востока: не рассказывал ничего Алеша, кроме того, что они его вместе со Святогором добыли. Долго меч был без имени, а как отсек им семнадцатилетний Алеша голову Тугарину-князю, сам и назвал — Туг. Меч Ильи был старый и пришел к нему от варяжских богатырей уже с именем: Скал; Скалушкой его Илья называл. И знали мечи хозяев, и даже у Ильи, Силой не обладавшего, Скалушка его боевой Силой был наделен. Всякое умели мечи. Бывает, почуешь засаду и не знаешь, то ли сам догадался, то ли меч толкнул тебя легонько: замечал я за Потыком такое. Потом — холодели все мечи к бою. Меч Учителя светился в темноте, когда Волхв бывал близок. Но меч богатыря, как и конь его, — тайна, и никому я не расскажу, что в те дни делал Учитель в скиту с моим мечом.
Я часто ездил к матери; по ее лицу я видел, что она считает дни: сколько еще пробуду, с ужасом и бессилием видя, что они убывают; это тоже не прибавляло мне радости.
Илья откровенно скучал, ездил по окрестным лесам, подкрадывался к зверям и улюлюкал; тоскливо вздыхал потом — ну и забава, нечего сказать — дожил. Снег хлопьями падал с дерев от его свиста. Илья качал головой. Съездил в ближнюю деревню, хлебнул хмельного, но что за общество — пахари! Илья томился бездельем.
Алеша исчез на полмесяца, потом вернулся — веселый и озорной, взапуски бегал с конем, играл с собаками, рубился с Ильей на мечах. Жизнь и веселье били в нем через край.
— Девок ездил портить, — вздыхал Илья. — Кровь все играет. Скорей бы, что ли, перебесился.
Но Алеша не хотел перебеситься. Он купался в снегу, будил озорным хохотом всю округу; монахи еле сдерживали улыбку: на Алешу нельзя было сердиться. Моя мать очень боялась, что он начнет захаживать в их скит, где была молоденькая монашка, но она не знала Алешу: его, конечно, не остановили бы чужие обеты, но все похождения он держал в тайне. Монашке ничто не грозило… Если он и ревновал меня к моему новому знанию, то виду не подавал.
Зима кончалась. Снега проседали; солнце жадно съедало их, словно забирало у зимы неведомую Силу. Потом пошли дожди, втоптали в землю белый наст. Ожили лес и поле. Алеша уже ходил босиком, Илья посиживал на солнышке, зевая.
И вот когда земля немного просохла, мы выехали из скита. Накануне я простился с матерью, так что провожал нас только Учитель. С самого утра он молчал, так же молча перекрестил нас на дорогу, не стал смотреть вслед и скрылся в дверях. Мы неспешно поехали прочь.
— А ну, богатыри, — закричал Алеша, — кто скорее! — Пришпорил коня и умчался по дороге в поле; он летел долго, а потом вдруг остановил коня и оглянулся. Мы с Ильей все так же ехали шагом и молчали.
— Словно не на Смородинку едет, а к девкам на гляделки, — проворчал Илья. — Беспутный.
Наш подвиг, застопорившийся было, снова продолжался. По дороге мы не говорили о нем. Илья был сумрачен, а Алеша то и дело отрывался от нас с гиканьем и уносился прочь, исчезая за поворотом: весной Алешу было не удержать. Я старался не думать о предстоящем — предугадать в таких делах ничего невозможно — и размышлял о чем придется. Когда мы стали приближаться к Смородинке, уже почти совсем просохло, а без этого на болотах делать нечего: Смородинка или не Смородинка, а болота оставались болотами, и потерять на них коня никому не хотелось.
Что-то стало неуловимо меняться вокруг. Все было вроде то же — черные ели с ярко-зелеными кончиками молодых побегов, красные почки на деревьях, пушистые сонные комочки на вербах, мокрая дорожная колея, растущая на глазах трава, звон птиц над полями, задиристый их перещелк в лесах, глухо отдающийся в чаще, жуки, сухо бухающиеся в кольчугу, привлеченные отсветами солнца, отражения деревьев в шлемах товарищей — но что-то странно изменилось. Нет, здесь не было ощущения злой Силы, подобно той, что встречала на подъездах к Идолищу Поганому или к Крепости в Таврии. Мы часто переговаривались вполголоса. Сомнений не было — мы въезжали в царство Смородинки. Поля кончились давно. Лес шумел как-то по-особенному. Я бы сказал — осмысленно, так, как он не шумит нигде. Словно от травинки к травинке, от ствола к стволу передавалось: богатыри едут! Эй, Смородинка, слышишь? Та Сила, которую чувствовал я, была Сила изначальная, которой обладала земля до нас, людей, пока мы еще не пришли, Она была не Добра и не зла, но могуча. Когда начинал шуметь лес, казалось — он может поднять нас в воздух вместе с конями и унести куда-то.
— Заметили, богатыри? — сказал Илья тихо. — Ле-шего-то не слышно и не видно.
И в самом деле, никто не звал в лес, никто не мелькал тенью за елями, никто не смеялся тихонько в спину. Лешие остались там, в обычных лесах. В царстве Смородинки им места не было. Тем не менее мы ехали по наезженной дороге, и Смородинка все приближалась — Сила ее прибывала. И вот неожиданно дорога кончилась, и мы оказались на краю небольшой вырубки. Две избы; кто-то работает на крохотном поле. Мы остановились. Вечерело. Предстояло решить, оставаться ли на ночь здесь или, напротив, ехать дальше. М стали совещаться. Пока мы стояли, к нам пошел человек; мы разглядывали его. Белозубый, молодой, о шел нам навстречу, широко улыбаясь.
— Здравствуйте, богатыри, — весело поклонился он нам. — Заходите в дом, отдохните с дороги.
Изба, в которую он нас привел, была чисто выметена. У печи хлопотала ласковая старуха.
— Сейчас за стол, сейчас за стол, — приговаривала она.
— Не можем мы за стол, мать, — сказал с досадой Илья, жадно втягивая в ноздри запах варева.
— Это отчего же?
— А пост у нас, — сказал Илья сумрачно; ему очень хотелось поесть и попить, но он помнил: от людей со Смородинки принимать ничего нельзя.
— Пост? У богатырей-то? — изумился молодой.
— Угу. Вон самый страшный постник. — И Илья кивнул на Алешу. — Всю зиму на коленях перед иконой простоял. На ногах до сих пор мозоли.
— Так хоть воды испейте.
