Вероника Иванова - Звенья одной цепи
Не знаю, собственный или заемный, но большой, трудный и болезненный. Она прошла через то, о чем рассказывала. Или прошла мимо, но достаточно близко, чтобы обжечься и усвоить.
– Итак, желать – нельзя?
– Это каждый решает для себя сам. Но пожелать не возбраняется.
– И мое пожелание будет учтено?
Женщина улыбнулась, правда на сей раз словно намекая, что это легкомысленное движение губ будет последним.
– Я сделаю все, что зависит от меня. Но, как можно догадаться, не я одна в этом участвую.
Это точно. Вас будет трое. Вот только на всех ли можно положиться?
– Я сделала то, что велели, – робко доложила моя защитница, появившаяся в дверном проеме.
– Иди сюда, лапушка! Иди сюда, хорошая моя, покажись! – заворковала чистильщица, мигом становясь похожей на заботливую тетушку.
Ньяна подчинилась ласковой просьбе, подойдя ближе. Бритоголовая женщина прищурилась, осмотрела поле предстоящей деятельности с головы до ног и хлопнула в ладоши:
– Что ж, не будем терять времени! Раздевайся, лапушка.
– Раз… де…
– Не хочешь делать этого при мужчинах?
Защитница зарделась.
Не произнося ни слова, чистильщица повернулась к тем, кто являлся причиной смущения – ко мне, Кифу и коротышке, – и приподняла брови многозначительным домиком. Длинноносый убрался из комнаты первым, сереброзвенник тоже не особенно медлил. Собственно говоря, дольше всех задержался я, и то по причине слишком узкой двери, в которую не мог пройти одновременно вместе с кем-то. Но едва сделал шаг к порогу, услышал испуганное:
– Останьтесь! Прошу вас…
Оставаться мне не хотелось. Особенно после того, как персоны, куда более осведомленные о происходящем, нежели я, поспешили уйти при первой же возможности. Но глаза Ньяны умоляли.
– Я могу… присутствовать?
Чистильщица пожала плечами:
– Мне вы не помешаете.
Ну вот, последний повод отказаться выбили из-под ног.
– Хорошо. Я буду рядом.
– А теперь, лапушка, может, все-таки разденешься?
* * *На моей защитнице было надето немногое. Наверное, потому, что она готовилась исполнять свои обязанности, а те требовали свободы движений. Пожалуй, если сравнить в наряде Ньяны собственно количество одежды и снаряжения, то доля последнего оказывалась намного больше. Одних только колчанов для арбалетных стрел я насчитал восемь штук, причем закрепленных на редкость разумно, удобно, а главное, с той заметной небрежностью, которая выдает сноровку. Вряд ли пышечку кто-то и когда-то учил всему этому, а потому вопросов без ответов стало только больше.
Арбалетов оказалось два, и оба были снаряжены по-походному. Оружие и все, что к нему прилагалось, я сложил в углу на свою же расстеленную накидку. Снятую Ньяной одежду отправил поверх: куль получился увесистый и объемный. Пока разбирался с вещами, защитнице поднесли кружку с каким-то питьем, и, когда я наконец повернулся к столу лицом, оказалось, что пышечка уже лежит на длинных лакированных досках, глядя в потолок туманным взглядом. Впрочем, тут же выяснилось, что слух ее пока не покинул, потому что на звук моих шагов она откликнулась тревожным:
– Вы здесь?
– Да. – Я подошел и взял ладонь Ньяны в свою.
– Почему я вас не вижу?
– Потому, что сейчас ты уснешь и немного поспишь, лапушка, – пообещала чистильщица, тем временем роющаяся в одном из шкафов. – А когда проснешься, все будет так хорошо, как только возможно.
– Хорошо? – заплетающимся языком переспросила пышечка.
– Очень-очень, – подтвердила бритоголовая, возвращаясь к столу со склянкой, наполненной белесой мазью, и тонколезвийным ножом.
Присутствие смертоносного предмета побудило меня задать очередной вопрос на тему опасности, но чистильщица приложила палец к губам, кивая в сторону Ньяны. И была совершенно права: незачем волновать и без того испуганного человека. А спустя еще минуту веки моей защитницы расслабленно опустились, и дыхание выровнялось, свидетельствуя о пришествии сна.
То, что случилось потом, вызвало у меня недоумение, граничащее с отвращением. Чистильщица принялась обнюхивать лежащую девушку, словно собака, поводя неожиданно подвижным носом из стороны в сторону. Видимо, нюха хватало не всегда, потому что отдельные участки плоти бритоголовая вдумчиво исследовала с помощью языка, и, если бы обстоятельства происходящего были менее странными, а моя защитница не превратилась в еле дышащее бревно, можно было бы подумать, что женщины занимаются отнюдь не делами дарственной важности.
Наконец странные телодвижения закончились, и ловкие руки чистильщицы принялись растирать мазь, а когда бледная кожа Ньяны покрылась тонкой, чуть поблескивающей пленкой, в дело пошел нож. Сколько всего было сделано проколов, я бы не успел сосчитать, даже если бы захотел: лезвие сновало туда-сюда с неуловимой быстротой. Понятно было, что действует чистильщица не наобум, а по строго определенным правилам, словно рисуя некий невидимый узор.
Наконец плоть моей защитницы вспухла комариными укусами почти во всех местах, к которым прикасался нож, включая лицо. Тогда чистильщица, не оборачиваясь, приказала:
– Сюда!
Худосочная девица послушно покинула угол, в котором дожидалась внимания своей хозяйки, и подошла к столу.
– Пей!
Пальцы безвольно протянутой руки сжались вокруг горлышка какого-то флакона, потом медленно поднесли питье к пересохшим губам. В темных глазах по-прежнему не отражалось ни единой мысли, но мне почему-то показалось, что девушка не очень-то хочет утолять свою жажду таким способом. И все-таки поднесенное зелье достигло места своего назначения, правда, часть его стекла густыми струйками по подбородку. Чистильщица недовольно поморщилась, однако не стала искать еще один флакон в стенных шкафах.
– То, что вы увидите, вам лучше забыть сразу же по выходу из этой комнаты. Если сможете. А если не сможете, то постарайтесь хорошенько запомнить.
Произнеся эту загадочную фразу, бритоголовая встала за спиной худышки, крепко взяла ее за плечи, повернула лицом к столу и прикрыла плотно сжатыми веками свои глаза. А еще ровно через один вдох темный взгляд Сосуда осветила молния. Первая из многих, как оказалось.
Это было желание. В самом чистом виде, какой только возможен. И если представить, что с подобным пылом можно желать мужчину, то хотелось бы мне повстречать на своем пути такую умелицу. Чего желала худышка, я не знал, а угадать не получалось. Но дикая смесь голода и жажды, нашедшая воплощение во взгляде, не позволяла усомниться: это оно.
Свободное от приличий и прочих ограничений, навязанных находящимися вокруг тебя людьми и обстоятельствами.
