"Зарубежная фантастика 2024-8". Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Блэйлок Джеймс

Это был парадный портрет, сделанный на фоне красного бархатного полога. Внешне сын оказался не так уж похож на отца — на его лице, словно вырезанном из мрамора, красивые черты Сэйтана стали еще мужественнее, — но в глубине скрывалась хорошо узнаваемая, ледяная тьма — и беспощадность, выкованная годами постоянной жестокости.

— Доротея, ты воссоздала все худшее, что было во мне…

И вместе с тем…

Сэйтан наклонился вперед, всматриваясь в золотистые глаза, так похожие на его собственные, которые, казалось, глядят прямо на него. Он улыбнулся — с облегчением и благодарностью. Ничто никогда не исправит того, что Доротея сделала с Деймоном, того, во что она его превратила, но в этих золотистых глазах мерцало выражение покорности, веселья, раздражения и восхищения — странного смешения эмоций, которое было слишком хорошо знакомо Повелителю Ада. Джанелль пробудила в его сыне все эти чувства, указала ему путь и прошла его вместе с ним, чтобы убедиться: все получилось именно так, как она хотела.

— Что ж, тезка, — тихо произнес Сэйтан, аккуратно поставив рамку на стол, — если ты принял поводок, который она держит в руках, для тебя еще есть надежда.

Для Деймона Винсоль всегда был самым горьким днем в году, жестоким напоминанием о том, каково было расти при дворе Доротеи, о том, чего от него требовали после того, как танцы горячили кровь Верховной Жрицы и Хепсабах.

Он невольно напрягся. Камень, о который он оттачивал свой и без того непростой нрав, — это знание того, что единственная ведьма, с которой он хотел танцевать, которой он бы охотно подчинился и желания которой с удовольствием удовлетворял бы, была слишком молода для него — и для любого другого мужчины.

Он праздновал Винсоль только потому, что этого от него ждали. Каждый год он отправлял корзинку сладостей Сюрреаль. Каждый год он посылал подарки Мэнни и Джо — и Терсе, если успевал ее отыскать. Каждый год дарил дорогие, ожидаемые подарки ведьмам, которым служил. И каждый год ничего не получал взамен, даже простого слова «спасибо».

Но в этот год все по-другому. В этот год он оказался в эпицентре урагана по имени Джанелль Анжеллин — его было невозможно остановить или взять под контроль. Поэтому Деймону пришлось участвовать в составлении целой кучи планов, которые, даже в своей трогательной невинности, оказались очень возбуждающими. Когда он наконец заупрямился, не желая участвовать в очередном приключении, Джанелль потянула его за собой насильно, как любимую игрушку, которую затаскали настолько, что почти вся набивка вылезла. Оставшись без защиты, ощущая, что его характер был притуплён и смягчен любовью, а холодность — растоптана озорством, Деймон даже начал подумывать о том, чтобы обратиться к Жрецу за помощью, — до тех пор, пока ему не пришло в голову, что Повелитель Ада, скорее всего, мучается ничуть не меньше. Эта мысль изрядно его повеселила.

Однако теперь, при мысли о тех развлечениях, которых будут ждать Леланд, Александра и их подруги, по венам вновь потек ледяной холод, и каждый выдох оставлял порез…

После легкой закуски, призванной удержать голод до вечернего празднества, они все собрались в гостиной, чтобы открыть подарки на Винсоль. Раскрасневшись от работы на кухне, повариха внесла поднос с серебряным сосудом, наполненным традиционным горячим кровавым ромом. Маленькие чашечки из того же металла, которые надлежало разделить друг с другом, были уже наполнены.

Роберт делил чашу с Леланд, которая пыталась не смотреть в сторону Филипа. Тот встал в пару с Вильгельминой. Графф, презрительно фыркнув, согласилась разделить свою с кухаркой. А Деймон, у которого не было выбора, принял чашу из рук Александры.

Джанелль стояла одна в середине комнаты. У нее не было компаньона.

Сердце Деймона сжалось. Он помнил слишком много Винсолей, когда он сам точно так же стоял в стороне, никому не нужный изгнанник. Он бы презрел традиции, говорящие, что лишь одну чашу можно разделить, но, заметив странный, непонятный свет, мелькнувший в ее глазах, передумал. Джанелль подняла чашу, приветствуя его, и выпила.

Последовало мгновение неловкой тишины, а затем Вильгельмина подскочила и с неуверенной улыбкой спросила:

— А теперь можно открыть подарки?

Когда чаши вновь оказались на подносе, Деймон оказался рядом с Джанелль.

— Леди…

— Как ты считаешь, это ведь только справедливо, что я должна пить одна? — спросила она своим полуночным шепотом. Ее глаза наполнились ужасающей болью. — В конце концов, я — другая, родство, но не семья.

«Ты — моя Королева», — яростно подумал он. Болело все тело — и душа.

Она была его Королевой. Однако сейчас, когда вся семья наблюдала за ними, Деймон ничего не мог сказать или сделать.

На протяжении следующего часа Джанелль покорно играла свою роль сбитого с толку ребенка, восхищаясь подарками. Такое поведение настолько не вязалось с ее сущностью, что Деймону невольно захотелось окрасить стены кровью. Никто, кроме него, не замечал, что с каждым открытым подарком ей все сложнее становилось сделать следующий вдох. Деймону вскоре начало казаться, что каждый бант на коробке — это кулак, с размаху бьющий по маленькому, почти детскому телу. Когда он открыл ее подарок — белоснежные носовые платки, Джанелль вздрогнула и побледнела как смерть. Сделав резкий, неровный вдох, она подскочила и бросилась прочь из комнаты, не обращая внимания на суровые окрики Александры и Леланд, требующих, чтобы она сейчас же вернулась.

Не особенно заботясь о том, что они подумают, Деймон вышел следом. От него исходила ледяная ярость. Мужчина направился в библиотеку. Джанелль оказалась там — она, с трудом дыша, пыталась открыть окно. Деймон запер дверь, подошел к девочке, с яростью рванул створки с такой силой, что стены задрожали.

Джанелль по пояс высунулась из окна, жадно глотая зимний морозный воздух.

— Так больно жить здесь, Деймон, — шептала она, пока Деймон укачивал ее в объятиях. — Иногда даже слишком больно.

— Тише, — прошептал он, гладя Джанелль по волосам. — Тише.

Как только ее дыхание замедлилось, Деймон снова закрыл и запер окно. Он присел на подоконник, прислонился спиной к стене и вытянул вперед одну ногу, а затем притянул Джанелль к себе, пока она не прижалась к нему, и обхватил ее другой ногой, заключив девочку в крепкие объятия.

Было сущим безумием прижимать ее к себе вот так. Еще большим безумием было испытывать такое наслаждение оттого, что ее ладони лежат на его бедрах. И еще большим — не останавливать медленно раскручивающиеся нити соблазна.

— Мне очень жаль, что я не смог разделить чашу с тобой.

— Это не имеет значения, — прошептала она.

— Для меня — имеет, — резко ответил он. Его глубокий, бархатный голос звучал еще более хрипло, чем обычно.

Глаза Джанелль затуманились, в них проглянуло смутное беспокойство. Деймон взял себя в руки.

— Деймон… — неловко произнесла она. — Твой подарок…

Из горла Деймона невольно вырвался низкий, глубокий звук — так он смеялся в спальне с женщиной, только сейчас этот смех был наполнен огнем, а не льдом, а глаза приобрели оттенок расплавленного золота.

— Я прекрасно знаю, что это был не твой выбор, не более чем тот набор красок — моим. — Он приподнял одну бровь. — Я-то подумывал, что нужно достать седло, которое подойдет и тебе, и Темному Танцору…

Глаза Джанелль расширились, и она рассмеялась.

— Но это было бы не слишком практично. — Длинный ноготь указательного пальца лениво прошелся по ее руке. Деймон знал, что нужно заканчивать это сейчас же, в это самое мгновение, когда ему удалось развеселить ее, но плескавшаяся в глазах Джанелль боль перевернула что-то в его душе. Он не собирался позволить ей поверить, будто она и впрямь совсем одна. Эта мысль породила еще один вопрос. — Джанелль, — осторожно произнес он, наблюдая за траекторией своего пальца, — а Жрец…

Если Сэйтан ничего не подарил ей на Винсоль, а он сейчас спросит об этом, не станет ли Джанелль еще хуже?