Евгения Кострова - Калейдоскоп вечности (СИ)
— Твои глаза еще плохо видят, де Иссои, — и от его голоса вздрогнул воздух, тонкой коркой жемчужно-молочного льда покрылись стены, и беспредельная тьма укрыла их фигуры в пустоте, полной нежных шепотов. Голова Ская кружилась, он моргнул несколько раз, стирая наваждение, все еще мелькавших вспышек света, а лицо человека сквозь редеющий туман было ярким, как утреннее сияние, заходящиеся на краю синевы неба и темной зелени земли. — Твоя мать видела лучше, — напоследок промолвил он. Шепот разнесся возле его ушей, он резко обернулся назад, но позади него были лишь колыхающие ветры и дымчатые очертания фасадов домов.
— Твой отец изничтожал иллюзии одним вздохом, — назидательно продолжал человек с бестелесной оболочкой, исчезая у самых ног, так колыхание травы уходит из-под лап стремительного бега рыже-бурого гепарда. И тогда он встретился глазами с мужчиной, чья красота превосходила красоту любой женщины в расцвете своей юности, замирая, не смея сделать шаг назад, словно в его лодыжки вгрызались резцы дикой рыси, изголодавшейся по крови, а в уме веяло блаженное изнеможение, как от хорошего вина. Человек наклонился к нему так близко, что он мог слышать его дыхание на своих губах:
— Твоя любимая была жертвенней.
Это стало его пределом, Скай отбросил его ударной волной, и ветры послушными гончими, врезающимися когтями распарывали и раскрывали жилы вздымающихся комьев влажной земли, вонзаясь зубами в инородную стихию чуждой власти, силясь порвать ее в клочья, взбешенной хваткой вырывая цепи, сковавшие разум. И когда Скай смог перевести дыхание, он оглянулся на Фрауса, успевшего сцепить с себя пелену забвения. Он с трудом держался на ногах, опадая на колени, лицо его было покрыто мелкими шрамами, как от ногтей, словно он пытался что-то содрать с лица. Он непроизвольно издал стон, перемешанный с криком злобы, когда подступали безликие, окружая со всех сторон. Он глубоко и часто дышал, и посильнее размахнувшись бросил агатовое копье в голову огромного чудовища, надвигающегося на него спереди. С пальцев его соскользнули черные бритвенно-острые нити, что были тоньше паучьей паутины, и, сделав круг вокруг своей оси, белесые образы повалились наземь с ровно отсеченными головами. Нити в его руках стали твердой сталью, но только он утратил контроль, как они рассыпались черным пеплом. Скай в замешательстве смотрел на резвость и легкость уверенных движений, на грацию и быстроту, с которой двигалось его поджарое тело, уворачиваясь от летящих шпилей. И сгоревший город, погрязший в смерти, озарился его ненасытным и взбешенным криком обезумевшего зверя:
— Я убью тебя!
Его копье остановилось в миллиметре от лица мужчины, а позади него прибывали все новые полуночные создания, шедшие на звук его голоса, на запах свежей, пролившейся крови.
— Ты…, - он обратил свои рябиновые глаза на юношу, чьи браслеты все крепче овевали руки, достигая запястьев, облизывая кровоточащие пальцы, а он в смутных надеждах силился разорвать сдерживающие печати, стереть грань недозволенного. — Ты мне не интересен, — жестко произнес человек, кремовые волосы взметнулись к вискам, воспламенившиеся серо-белыми лентами, и Фрауса окатило звуковым ударом. Он успел среагировать и подставить черный металл, защищаясь, но его отбросило на многие метры назад, и ногами он взбивал всполохи горящей земли. Агатовый ассагай разбился надвое в его руках, а кожа на ладонях покрылась пузырями, как от сильных ожогов. Он сник на колени, готовый взорваться от ярости, потребности тела были выше воли, требующей и зовущей подняться, а боль и изнеможение вновь и вновь опустошали рассудок. Дрожь и слабость вбивались в него толстыми гвоздями, и жар, проникающий с истерзанного грунта, расползался по его коже неизлечимой хворью.
— Мерзавец, — только и вымолвил он бескровными губами, простираясь на камнях и все еще силясь подняться. Взрытая земля, по которой прошлось жестокое и сотрясающее полымя обжигало. Он скрипел зубами, прикусив щеку до крови, чтобы отрезвить себя от всевластной усталости, высекающего недуга, оставляющего на теле невидимые начертания, высасывающие из него борьбу к свободе.
Человек в небесно-облачном шелке надрезал рану на щеке острым концом кольца с крупным сине-фиолетовым кварцем, но капля крови, стекшая ему на пальцы, была темнее аметиста, чернее туч. Кожа его затянулась и засияла как мягкий лунный свет, а капля крови на ладони стала драгоценной бусиной, переливающейся всеми оттенками красного и золотого. Мужчина легко подбросил ее в воздух и пальцем очертил кровавой жидкостью тонкий ободок, превратившийся в идеальное лезвие с гравюрами разъяренных волков по краям. Он раскрыл ладонь, и обод слетел с его пальцев, кромсая гранитные постройки, словно они были созданы из бумаги, и серебряная пыль вилась мглой. Когда орудие увенчалось над сердцем Фрауса, он пытался превозмочь изнуренность, дряблость мышц и тяжесть костей, стряхнуть давление, прижимающее его к камням, в спешке уворачиваясь от смерти на гранях филигранного острия, но полностью уклониться от разящей атаки, дробящей звук и ветер, так и не сумел. Скай успел послать двух своих ветряных гончих, вцепившихся в чужеродный металл алмазными клыками, развевая мощные потоки силы вздымающейся волной, но алый металл из крови лишь надтреснулся по краям, как от времени ржавеет железо, впитывая в себя, как живое существо, крепость ветров. Глубокая сквозная рана была вблизи сердца молодого человека, и он крепко прижимал руку к груди, читая про себя святые тексты, в надежде, что хотя бы сможет остановить кровотечение. Но чем больше он пытался остановить мучительный исход, тем шире и страшнее становилась пробоина в его груди, зияющая, как кратер чистой пустоты. Фраус слышал жуткий и безжалостный шум в ушах, похожий на волчий вой, отдающейся пульсацией в висках и слишком поздно уловил на лице аромат скверны. В черной крови, впитывающейся в его кожу, как ядовитые миазмы, сквозили нотки магнолии и белизны морской пены, поднимающейся высоко в зеленовато-синих брызгах, и чего-то лежащего за пределами сизо-лазурной воды, древнего и проклятого, снедающего изнутри, как кислота. Кровь убитых опадала с белоснежного как горный снег плаща мужчины, растекаясь багровой рекой под затылком, спиной и поясницей, бедрам и лодыжкам. И нижние клинья, поднимающиеся клинками из красных вод, пронизывали Фраусу кожу, раздрабливая кости. Он мог бы вскричать, раздирая горло криком в кровь, но с его губ сорвался лишь болезненный вздох. И обращая взгляд к заволокшему небу, сумеречной скатертью, застилающей ясный сиренево-голубой диск, он почувствовал прикосновение нежнейшего шелка к щекам, завидев над собой темно-винные глаза, затягивающие в пурпурные глубины.
