Дмитрий Казаков - Ночь судьбы
– Как так? Не понял!
– Все ты понял, – камень осыпался кучей сизого песка, которая закружилась в вихре и сложилась в фигуру громадного изумрудного жука. – Только принять не хочешь. А эта Ночь – уже не твоя.
– Кто выиграет на этот раз? – спросил Бран с поразившим его самого спокойствием.
– Не знаю, – жук оплыл гигантским комом глины, от него пахнуло болотом, и вот на кресле сидит Полурослый, болтая короткими ногами. – Разве знает река, какая из ее волн ударится о берег? Разве может направить она эту волну?
– Значит, мне суждено здесь умереть? – спросил Бран, чувствуя, как холодеет.
– Это не смерть, это – жизнь, – ответил бас, в то время как Полурослый стал последовательно муравьиной кучей и маленьким водопадом. – Такой смерти, что ждет тебя, удостоились единицы.
– Хорошо, пусть смерть, – холодно сказал Бран. – Но объясни напоследок, в чем сущность Выбора?
– Все очень просто, – из водопада появилась голова, вода с шумом впиталась в стул, и Бран смог лицезреть копию самого себя. – Если посчитать меня живым существом, то Дар и его носители составляет мои главные органы, которых три. И они, эти органы, распределены по телу-миру. Избранный же народ – часть меня, что на время сосредотачивает в себе большую часть моего сознания. И эта часть перетекает каждые тридцать два года от Племени к Племени. Иногда остается. И я не могу контролировать этот процесс, это естественная защитная реакция организма-мира на болезнь, вызванную Катастрофой.
– А что было до нее? – спросил Бран пытливо.
– Не помню, – и альв в кресле обернулся толстой рыбиной, что задумчиво хватала воздух губастым ртом. Отвечал же по-прежнему низкий голос, доносящийся сверху. – Может, меня до нее и не было. Поэтому и не знаю, Творец ли я. Сила до Катастрофы была равномерно разлита по миру, и тот, что был до меня, мог более просто и прямо влиять на вас. Я – не могу.
– Что же такое драконы, и зачем они?
– Драконы? – в могучем басе прорезалось сомнение. Рыба обернулась громадным багровым ящером, что сразу же опал вихрем осенних листьев. – Это как бы мое сердце, которое принадлежит выбранному народу, и которое сокращается в четыре фазы.
– Четыре Стихии? – быстро сказал Бран.
– Именно, – листья застыли, не долетев до земли, и сложились в мощную фигуру северянина-Длиннорукого. – Но время кончается. Я не могу более говорить с тобой. Слившись со мной, ты разделишь все мои знания.
– Слиться, говоришь? – Бран легко вскочил и обнажил меч. – Это сейчас!
Удар пришелся в пустоту. Все вокруг исчезало, проваливаясь в ослепительное сияние. Альв некоторое время сопротивлялся, но свет мягко и тихо вобрал его, сделав частью себя.
ОхотникПодойдя к двери, или как ее назвал Бран – к Вратам, Хорт ощутил, что трясется, словно осиновый лист. Хотелось закричать и сбежать. Удерживало четкое сознание того, что бежать некуда.
Клацая зубами, вошел в дверь странной квадратной формы. Простые деревянные створки раскрылись сами, сами же и захлопнулись за спиной. Внутри Храма стоял мрак, но страх исчез. На сердце стало тепло, в голове поселилась ясность.
Долго шел вслепую, вытянув руку вперед и ощупывая пол ногой. Проход оставался точно таким же, как и дверь, квадратным и низким. Стены на ощупь были отделаны деревом, да и пахло досками. Стояла тишина, нарушаемая лишь шорохом под ногами.
После того, как миновал сотню саженей, в лицо пахнуло свежим воздухом. Хорт смог различить стены и понял, что проход расширился. Откуда-то спереди лился слабый свет.
Пошел быстрее и вскоре оказался в лесу. За спиной, в теле холма, темнел проход, ровный и аккуратно обшитый деревом. Смотрелся он престранно, но Хорт уже устал удивляться.
То, что в этом лесу лето, не удивило. Солнца не было, как, в общем, и неба. Висело что-то белесое, светящееся. Пахло же вокруг по настоящему, хвоей и сырыми листьями.
Не успел привыкнуть к лесу, как тот закончился. Впереди, на высоту десятков сажен, возносилась к небесам каменная осыпь. Камни лежали разных форм и размеров, от сочетания цветов рябило в глазах.
Хорт оглянулся. Позади, отрезая отступление, возносилась к небесам гладкая черная стена. Она недружелюбно мерцала, и веяло от нее холодом. Хорт пожал плечами и пошел вперед.
Камни качалось под ногами, но пока держали. Хорт всякий раз тщательно выбирал, куда ставить ногу. Весь взмок, пока добрался до середины. Ноги дрожали от напряжения.
Внимание смазалось, и после очередного шага камень под пяткой предательски поехал. В последний миг Хорт избежал падения, бросив тело вперед. Не удержался, упал. Лежа, услышал шорох и треск. Камни под телом начали мелко дрожать. Хорт ощутил, что осыпь потихоньку ползет вниз.
Не оглядываясь, вскочил и помчался вверх. Равновесие на двигающихся камнях удерживать было непросто, но остановиться – значило умереть, и Хорт не сдавался. Осыпь стонала и хрипела, слышался мощный гул. В последний миг перед тем, как все камни рухнули, он выскочил на плоскую вершину, на монолитную скалу. С хрипом повалился на колени.
Отдышался, отер лицо от пота и решился оглянуться. Хорт сидел над двадцатисаженной пропастью. А внизу, до самого горизонта, тянулась унылая пустошь, заваленная камнями. Никаких следов леса.
Склон по другую сторону оказался легок для спуска, но закончился широкой и бурной рекой. Зубья порогов торчали посередине водной полосы, свирепый рев оглушал.
Ноги Хорта затряслись.
И тут на плечо словно легла рука, крепкая и надежная, принадлежащая Ратану. Хорт обернулся в испуге, на миг перед глазами мелькнул воевода. Живой, он ободряюще кивнул охотнику. «Плыви – ты сможешь», – пропел ветер, и страх исчез, растаял льдом на солнце.
Ощущая руку друга на плече, Хорт уверенно вошел в несущуюся воду. Она вцепилась в него тысячами лап, стремясь повалить, расплющить о камни, но охотник с удивившей его самого силой сопротивлялся потоку. А когда стало глубоко, поплыл, умело и спокойно. Даже когда вынырнувший из пены камень стукнул в бок твердым кулаком, он не запаниковал, а просто позволил воде нести себя дальше.
На берег вышел изрядно помятый, со здоровенной ссадиной на боку, но живой. Отжал одежду, оглядел себя. Кроме бока пострадало бедро, в алчной пасти реки остались все вещи, кроме меча, крепко привязанного к спине. Но потери не вызвали раздражения, Хорт воспринял их равнодушно. Он ощущал себя ловким, сильным и умелым, готовым выживать без всего, имея в качестве инструмента лишь собственное тело.
Берег оказался травянист и покрыт разноцветными цветами. Запахи витали одуряющие, ветер нежно шелестел лепестками, навевая дрему. С трудом преодолел Хорт искушение прикорнуть прямо на травке. Решительно протер глаза и отправился далее.
