Карина Дёмина - Владетель Ниффльхейма
Чиркнула спичка. Вспыхнул огонь.
— Извини. Пожалуйста, — сказала Белла Петровна, разжимая пальцы.
Она успела отступить на шаг, прежде чем пламя обняло бильвизу.
Та закричала.
Горели воздетые к небу руки, рассыпались пеплом, летели к пруду, падали, покрывая мусорные кучи сероватым снегом. Пылала ива, щедро раздаривая узкие клинки листьев. Шкворчала омела, брызгая зеленым соком, ломаясь в огне с хрустом, как ломались крысы.
Белла Петровна смотрела.
Она не отступила, даже когда огонь метнулся к ней под ноги, чуя запах горючего, когда заглянул и подбросил в воздух канистру, которая лопнула с оглушительным хлопком. В воздухе запахло паленым пластиком. Лишь когда от невыносимого жара занялись волосы самой Беллы Петровны, она очнулась и отступила дальше.
— Родилась я ночью, густела мгла,
Вдаль уводят мои дороги…
Белла Петровна заплакала. Слезы летели по щекам и падали на руки, почему-то красные, покрытые волдырями ожогов.
…Под утро мать моя умерла.
Беда стоит на нашем пороге…
Огонь успокаивался. И когда он улегся на черном выжженом пятне, Белла Петровна развернулась и пошла прочь. Она смотрела на свои ладони, кожа на которых лопалась, и думала, что вряд ли сумеет дойти до дома. И поэтому отправилась в больницу.
Она хотела поймать такси, но машины убегали.
Наверное, это было справедливо. Потом пошел дождь. Он нежно, аккуратно, омывал раны, унося пепел, смрад гари и боль. Белла Петровна улыбалась небу.
Возможно, она никогда больше его не увидит…
В больнице ее встретил Вершинин, и это тоже было правильно, хотя сама Белла Петровна не сумела бы объяснить, почему именно. Но вид доктора, пусть и одетого не в халат, но в джинсы и клетчатую рубашку, ее успокоил.
— Здравствуйте, — сказала Белла Петровна и вывернула ладони, показывая лопнувшие волдыри и желтые сгустки сукровицы. — Я вот… нечаянно.
— Я тоже, — Вершинин коснулся руки, что висела на привязи. — Нечаянно. Идемте.
Она пошла за ним, ничуть не сомневаясь, что этот человек сумеет помочь.
Хорошо бы Юленьке. А сама Белла Петровна потерпит как-нибудь. Боль не так и сильна.
Перевязывала медсестра. Она явно нервничала, то и дело бросала взгляды то на Вершинина, то не Беллу Петровну, но с вопросами не лезла. А потом и вовсе исчезла.
— Пить хотите? Есть чай. Есть вода. И спирт тоже есть.
— Спасибо, но… мне, наверное, мужу позвонить бы.
Вершинин раскачивался на стуле, и стул трещал, но не разламывался. Что-то изменилось в докторе, но Белла Петровна не могла никак понять, что именно.
— Знаете, — он поднял руку. — Я наверное, не смогу больше оперировать. Повредил глубокий сгибатель пальцев. Они там думают, что все восстановится. Но такого не будет. Мой сторож меня сторожит. А ваш будет сторожить вас. Это правильно.
Белла Петровна перевела взгляд на свои ладони, забинтованные, они напоминали две клешни в кольцах грязных манжет.
Правильно?
— Я убила человека, — призналась Белла Петровна, и Вершинин, не прекращая раскачиваться, спросил:
— А вы уверены, что он был человеком?
— Она… и нет.
— Тогда все хорошо. Людей убивать нельзя. Но только если людей.
Глава 9. Достоинства прикладной кулинарии
Аллочке стало плохо утром. Семен Семенович сначала услышал, как хлопнула дверь и звук этот, в общем-то обыкновенный, странным образом его встревожил.
Потом дверь вновь хлопнула, уже громче и ближе.
Раздались шаги, мелкие, частые, как будто человек очень спешил, но не мог позволить себе бежать, а потому семенил, быстро, но неуклюже.
На сковородке кипело масло, а в масле плавало сердце, которое за все восемь часов жарки лишь самую малость потемнело. Пару раз Семен Семенович ради интереса тыкал в мясной ком ножом, и теперь разрезы сочились прозрачным золотистым соком.
Запах от сердца шел изумительный.
Но двери хлопали. И множились шаги. Росло беспокойства Семена Семеновича. И когда достигло оно пика, на кухню влетела растрепанная горничная.
— Там это… — сказала она громким шепотом. — Алле Ивановне плохо.
И тогда Семен Семенович испугался.
Он уже успел забыть это чувство, всеохватывающее, парализующее волю и тело, когда остается одно-единственное желание — спрятаться.
Но кипело масло на сковородке, стреляло горячими искрами, и таращилась глупо, испуганно, горничная.
— Врача вызвали? — тихо спросил Семен Семенович, откладывая лопатку. — Вызвали, я спрашиваю?
Кивок. Дрожащая губа. Слезы в глазищах, как будто есть ему время чужими слезами заниматься.
— Хорошо. Иди сюда.
Неуверенный шажок.
— Видишь? Смотри, чтобы масло не выкипало, хорошо? Вот канистра. Вот сковорода. Понимаешь? Я скоро приду.
Он силой сунул в потные ручонки лопатку и бегом бросился наверх.
Аллочке и вправду было плохо. Она лежала поперек кровати, раскинув руки и ноги, словно опасаясь упасть. Голова ее свешивалась на вялой шее, и вторая горничная то приподнимала ее, то выпускала, и тогда голова вновь падала, а волосы накрывали ее, свисая до самого пола.
Аллочку тошнило. Судорога выламывала ее, и руки скребли по атласу, комкали его, силясь найти опору, хоть как-то приподнять непослушное тело. Рот открывался со страшным пустым звуком, из Аллочкиного рта вываливались комья рвоты, падали в вазу с широким горлом. Розы, прежде ее занимавшие, валялись по полу.
— Вон пошла, — сказал Семен Семенович горничной и присел на кровать. — И врача сюда. Немедленно. Иди. Нет, стой. Звони Вершинину.
Он вытащил сотовый и сам нашел нужный номер, набрал и, дождавшись ответа, попросил:
— Приезжайте. Пожалуйста. Берите машину и приезжайте. Я оплачу. Я все оплачу, только приезжайте. Пожалуйста.
Аллочка зарычала и выгнулась, выдавливая из себя очередной осклизлый ком рвоты, который плюхнулся в вазу, как жирная жаба.
— Я… мне плохо, — ей удалось лечь на бок. Аллочка подтянула ноги, сворачиваясь клубком. — Мне плохо.
— Погоди. Сейчас приедет врач. Много врачей. И они что-нибудь придумают. Не один, так другой.
Семен Семенович садился на кровать осторожно, боясь неловким движением потревожить недолгий Аллочкин покой.
— Все будет хорошо.
— Не будет, — упрямо ответила она. — Ты же знаешь.
— Знаю. Поэтому и говорю, — Семен Семенович позволил себе прикоснуться к влажным ее волосам. — Ты просто потерпи. Сейчас ведь медицина и все такое… выходят. И тебя, и ребенка. А не здесь — завтра полетим в Израиль, там вроде врачи хорошие. Или во Францию…
