Вера Камша - Яд Минувшего. Часть 1
— Мэтр Капотта, — супрем казался потрясенным, — вы клянетесь в том, что сказанное вами — правда?
— Я принес присягу, — вскинул голову сьентифик, — и я верую в справедливость Создателя.
— Как вышло, что вы избежали преследований со стороны Олларов?
— По совету Иорама Ариго я, спрятав переданные мне вещи, покинул город и вернулся, лишь узнав о падении Олларов.
— Вы пользовались полным доверием Ги и Иорама Ариго, что вас заставило предать их память?
— Моя вера и моя совесть. — Говоривший заметно волновался. — Не знаю, как бы я поступил, останься мои ученики живы. Наверное, я умолял бы освободить меня от клятвы, но они мертвы, а поединок в святом месте наши предки почитали божьим судом. Убитые защищали неправое дело. Раскрывая их тайну, я облегчаю Ожидание томящимся в Закате грешным душам.
— Вы не являетесь духовной особой, — сварливо сказал Фанч-Джаррик, — и неправомочны утверждать подобное.
Гораций Капотта гордо вскинул голову:
— Ги и Иорам Ариго могли спасти тысячи невинных, но не спасли. Более того, они намеревались извлечь из происходящего выгоду, лишив цивильную стражу возможности остановить погромы. Я исповедовался у Его Высокопреосвященства, и он укрепил меня в моем решении открыть правду.
Глава 11. РАКАНА (Б. ОЛЛАРИЯ)
400 год К. С. 18-й день Зимних Скал
1
Левий все-таки ударил! Пусть про Капотту вспомнила Катари, она не могла подсказать, что и как говорить. Вряд ли скромный книжник набрался смелости сыграть с королем даже по просьбе бывшей королевы. Другое дело, чувствуя за спиной кардинала… А Его Высокопреосвященство и впрямь последователь Адриана, сказавшего, что, если бой безнадежен, это не повод опускать оружие.
— Вы все сказали? — деревянным голосом осведомился супрем.
— Да, господин гуэций. — Капотта слегка поклонился то ли гуэцию, то ли подсудимому. Что ж, будь суд судом, а не мистерией с заведомым концом, слова сьентифика означали бы новое следствие.
— Высокий Суд выслушал Горацио Капотту и запомнил сказанное им. — Супрем умен, он смотрит не только на короля, но и на кардинала.
— Подсудимый, — подал признаки жизни Джаррик, — отвечайте, вы видели когда-либо этого человека?
— Не думаю, — объявил Ворон, даже не взглянувший на нежданного защитника.
— Вы хотите его о чем-то спросить?
— Не хочу.
— Вы доверяете его показаниям?
— Не меньше, чем прочим… Впрочем, и не больше.
Это было бы оскорблением, если б сьентифику не нужно было возвращаться домой. Сюзерен на месть свидетелям размениваться не станет, но вот судейские, чьи выдумки рассыпаются карточным домиком… Попросить Никола приглядеть? Закатные твари, скоро придется взять под охрану четверть Олларии…
— Высокий Суд спрашивает, кто еще имеет сказать нечто, имеющее непосредственное отношение к делу?
— Я прошу Высокий Суд выслушать мой рассказ. — Негромкий голос, стройная фигурка в сером. Монах-эсператист… Пьетро?!
— Как ваше имя? — Судебный пристав исполнял свои обязанности, остальное его не касалось. — И что вы имеете сообщить?
— Мое имя Пьетро. Я — монах ордена Милосердия и личный секретарь Его Высокопреосвященства Левия. Прошлой весной, будучи послушником ордена, я вместе с братом Виктором сопровождал преподобного Оноре в Талиг и принял его последний вздох.
— Благочестивый Пьетро, опровергает ли то, что вы намерены рассказать, сказанное свидетелями, или же подтверждает?
— Опровергает, — твердо произнес монах, — ибо мне доподлинно известно, что сосуд со святой водой не был подменен. В детоубийстве и смерти преподобного Оноре виновны те, кто не желал примирения двух церквей, и след их тянется в Агарис.
— Благочестивый Пьетро, — супрем смотрел на эсператиста, словно у того было четыре носа, — вы понимаете, ЧТО говорите?!
— Я исполняю свой долг, — лицо Пьетро стало вдохновенным, — и несу Чтущим и Ожидающим весть из садов Рассветных. В ночь на четвертый день Зимнего Излома мне, недостойному, явились преподобный Оноре и святой Адриан и повелели во имя Милосердия и к вящей Славе Создателя раскрыть тайну братьев моих, как бы постыдна та ни была.
И еще сказал святой Адриан, что судей неправедных и немилосердных ожидает Закат, равно как и свидетельствующих ложно. Сильным же мира сего, что вынуждают вместо правды искать кривду и называть черное белым, а теплое — холодным, воздастся четырежды.
— Вы долго молчали о вашем видении, — нашелся Фанч-Джаррик, — вам следовало прийти раньше.
— Я молился, уповая на разум и справедливость судей мирских и на то, что не будет недоказанное объявлено доказанным, а беззаконие возведено в закон, но предубеждение высоко подняло знамена свои.
Третьего дня услышал я, в чем обвиняют Рокэ Алву, укрывшего святого Оноре в день гонений, и я просил Его Высокопреосвященство об исповеди. Я открыл все, что знал и помнил, и поведал о видении.
Его Высокопреосвященство сказал, что воля святого превыше доброго имени князей церкви, и повелел мне поделиться всем, что знаю я. И я говорю и клянусь, что это истинно.
— Что ж, — Кортней тяжело опустил руку на кипу бумаг, — Высокий Суд слушает. Что вам известно об отравлении детей святой водой, об Октавианской ночи и об убийстве епископа Оноре?
— Вина детоубийства лежит на брате Викторе, но он был лишь руками, а головой — магнус Истины Клемент. Это он вручил брату Виктору яд.
— Благочестивый Пьетро, — нахмурился Фанч-Джаррик, — Высокий Суд не может поверить, что князь церкви злоумышлял против невинных.
— Целью его было низвержение Оноре, в коем орден Истины видел помеху на своем пути. Магнус Клемент вознамерился убить его руками обезумевших родителей, потом же обвинить в смерти преосвященного жителей Олларии и Квентина Дорака. Вместе с преподобным Оноре должен был умереть мир между Агарисом и Олларией, за который ратовали Эсперадор Адриан и принявший после него светлую мантию Его Святейшество Юнний.
Стало так, как хотел магнус Клемент. Дети погибли, гнев пал на Его Преосвященство и нас, его спутников. Мы бы погибли, если б не добрый человек, приведший нас в дом герцога Алва. Оруженосец герцога укрыл нас, а слуги, хоть и не были эсператистами, готовились защищать. Видя это, преподобный Оноре хотел выйти к толпе, дабы не подвергать опасности приютивших его, но Создатель привел в город герцога Алва. Он остановил нападавших и оставил нас в своем доме, пока не миновала опасность.
Увы, мы спаслись от ярости, но не от вероломства. На обратном пути мы по совету брата Виктора заночевали в придорожной харчевне. Ночью на нас напали разбойники, и впустил их тот, кого мы называли братом. Его Преосвященство был убит первым же выстрелом.
