Раймонд Фейст - Ученик
Фэннон немного подумал.
— Гардан ведет еще один патруль где-то там. Возможно, он заметит их, и мы узнаем, что ублюдки замышляют в этом году, — без дальнейших слов он направился к замку.
Мартин рассмеялся.
— Что тебя так рассмешило, Мастер Егерь? — удивленно спросил Арута.
Мартин покачал головой.
— Одна вещица. Сам Мастер Мечей. Он никому не скажет, но я готов держать пари, что он отдаст все, что имеет, чтобы твой отец вернулся и принял командование. Он хороший солдат, но не любит ответственности.
Арута смотрел на спину уходящего Мастера Мечей.
— Я думаю, ты прав, Мартин, — сказал он задумчиво. — Я в последнее время был не в ладах с Фэнноном. Я упустил из виду тот факт, что он вовсе не просил об этом назначении.
— Предложение, Арута, — сказал Мартин, понизив голос.
Арута кивнул. Мартин показал на Мастера Мечей.
— Если вдруг что-нибудь случится с Фэнноном, быстро назначь другого Мастера Мечей; не жди позволения отца. Потому что если ты будешь ждать, то командование примет Алгон, а он дурак.
Арута напрягся, услышав предположение Егеря, а Роланд попытался предостерегающим взглядом показать Мартину, чтобы тот замолчал.
— Я думал, ты друг Мастера Конюшего, — холодно сказал Арута.
Мартин улыбнулся с оттенком насмешливости в глазах.
— Точно, друг, как и все остальные обитатели замка. Но любой, кого ты спросишь, скажет тебе то же: убери его лошадей, и Алгон — посредственный мыслитель.
Раздраженный тоном Мартина, Арута спросил:
— И кто должен занять его место? Егерь?
Мартин рассмеялся с такой открытой и ясной забавой над этой мыслью, что Арута стал уже меньше сердиться на его предложение.
— Я? — сказал Егерь. — Упаси небеса, ваше высочество. Я простой охотник, не более. Нет, если будет нужда, назначь Гардана. Он самый лучший солдат в Крайди, намного лучше остальных.
Арута знал, что Мартин прав, но поддался нетерпению.
— Хватит. С Фэнноном все в порядке, и я верю, что это так и останется.
Мартин кивнул.
— Да хранят его боги… и всех нас. Простите меня, пожалуйста, но это была беглая озабоченность. Теперь, с позволения вашего высочества, я не ел горячей еды неделю.
Арута махнул рукой, показывая, что он может идти, и Мартин направился к кухне.
— В одном он не прав, Арута, — сказал Роланд.
Арута стоял сложив руки на груди, глядя, как Лонгбоу поворачивает за угол.
— В чем, Роланд?
— Этот человек намного больше, чем простой охотник, которым он притворяется.
Арута немного помолчал.
— Да, это так. Что-то в Мартине Лонгбоу всегда меня тревожило, хотя я и не видел в нем недостатков.
Роланд рассмеялся.
— А тебя что так рассмешило, Роланд?
Роланд пожал плечами.
— Только то, что многие думают, что вы с ним очень похожи.
Арута злобно посмотрел на Роланда. Тот покачал головой.
— Часто говорят, что нас больше всего задевает то, что мы видим себя в других. Это правда, Арута. В вас обоих есть этот резкий юмор, почти что насмешка, и ни один из вас не страдает глупостью, — голос Роланда стал серьезным. — В этом нет загадки, надо думать. Ты во многом такой, как твой отец, а Мартин, не имея семьи, наверное, тоже подражал герцогу.
Арута задумался.
— Возможно, ты прав. Но меня еще что-то беспокоит в этом человеке, — он оставил мысль неоконченной и повернулся к замку.
Роланд пошел рядом с задумчивым принцем, гадая, не перешел ли он границы.
НОЧЬ ГРЕМЕЛА. ЗАЗУБРЕННЫЕ молнии разбивали тьму. С запада шли облака. Роланд стоял на южной башне замка, наблюдая за этим. С обеда его настроение было мрачным, как небо на западе. День прошел плохо. Сначала его обеспокоил разговор с Арутой у ворот. Потом Карлайн за обедом общалась с ним тем же холодным молчанием, которое он выносил уже две недели. Карлайн казалась более подавленной, чем обычно, но Роланд чувствовал гнев на самого себя каждый раз, когда он смотрел в ее направлении. Роланд все еще видел боль в глазах принцессы.
— Какой я безмозглый дурак, — сказал он вслух.
— Не дурак, Роланд.
Карлайн стояла в нескольких шагах от него, глядя на приближающуюся бурю. Она держала руками шаль на плечах, хотя воздух был умеренным. Гром скрыл звук ее шагов, и Роланд сказал:
— Это плохая ночь, чтобы стоять на башне, миледи.
Она подошла к нему.
— Дождь будет? Эти жаркие ночи приносят гром и молнии, но обычно мало дождя.
— Дождь будет. Где ваши фрейлины?
Она показала на дверь.
— На лестнице. Они боятся молний, а кроме того, я хотела поговорить с тобой наедине.
Роланд ничего не говорил, и Карлайн тоже какое-то время молчала. Тьма ночи разделялась яростными вспышками энергии на фоне неба, за которыми следовали раскаты грома.
— Когда я была маленькой, — сказала она наконец. — Отец часто говорил, что по ночам, таким как эта, в небе развлекаются боги.
Роланд посмотрел на ее лицо, освещенное единственным фонарем, висящим на стене.
— Мой отец говорил мне, что они воюют.
Она улыбнулась.
— Роланд, ты говорил верно в тот день, когда Лиам уехал. Я заблудилась в своей печали и не могла видеть правду. Паг первым сказал бы мне, что ничто не вечно. Эта жизнь в прошлом глупа и отнимает у нас будущее, — она немного опустила голову. — Возможно, с отцом было что-то в этом роде. Он тиак и не оправился после смерти мамы. Я была очень маленькой, но я помню, каким он был. Он часто и много смеялся до того, как она умерла. Он был тогда больше как Лиам. После… ну, он стал больше как Арута. Он смеется, но в этом есть какая-то острота и тяжесть, горечь.
— Как будто насмехаясь над чем-то?
Она задумчиво кивнула.
— Да, насмехаясь. Почему ты так сказал?
— Я кое-что заметил… кое-что, что я сегодня сказал твоему брату. О Мартине Лонгбоу.
Она вздохнула.
— Да, я понимаю. Лонгбоу тоже такой.
— Как бы то ни было, ты пришла сюда не для того, чтобы разговаривать о твоем брате или о Мартине, — тихо сказал Роланд.
— Нет, я пришла сказать тебе, что сожалею о том, как вела себя. Я злилась на тебя две недели, но я не имела права. Ты лишь сказал правду. Я плохо обращалась с тобой.
Роланд удивился.
— Ты не обращалась со мной плохо, Карлайн. Я действовал грубо.
— Нет, ты всего лишь поступил как друг, Роланд. Ты сказал мне правду, а не то, что я хотела услышать. Это, должно быть, было трудно… учитывая то, что ты чувствуешь, — она посмотрела на приближающуся грозу. — Когда я впервые услышала о пленении Пага, я подумала, что миру настал конец.
— Первая любовь — трудная любовь, — процитировал Роланд, пытаясь быть отзывчивым.
