Алексей Егоров - Повелитель механизмов
— Не язви, — попросил я. — И без того тяжко.
— Бедняга, знаешь, а мне честно жаль тебя! Тебе пришлось столько пережить!
— Асани, перестань.
— А тут еще я — какая-то облезлая лесная обезьяна, лезу к тебе. Господину Квинту Феррату это не могло понравиться. Вполне оправдано его недовольство.
— Я же сказал, перестань!
— В его душе смятение и полное ведро слез! Ах, как он…
Мне не оставалось ничего другого кроме как подойти и положить свою ладонь ей на рот. Асани не обратила на это внимания, продолжая бубнить, изводя меня. Ее сухие губы щекотали ладонь, против воли я начал улыбаться. Как бы эта ситуация не выглядела глупо, в ней что-то было.
— Может быть, все же выслушаешь меня? — спросил я ее, когда вечность спустя поток упреков иссяк.
Лежа, Асани пожала плечами, она все еще не смотрела на меня, но уж слушать то могла точно.
— Ну, хорошо, я понял твои претензии. Да, я признаю, что поступил неправильно, но на тот момент это казалось мне единственным выходом. Я только хотел защитить тебя, разве можно меня за это смешивать с грязью.
Асани что-то пробубнила, я поспешил убрать ладонь.
— Нет, конечно, все мужчины поступают так, — сказала она.
— Ой, спасибо, было бы лучше, чтобы твою голову мне притащили на блюдечке?
— Кто бы еще кого притащил, — пробурчала Асани.
Она продолжала дуться, но мои доводы возымели действие. Теперь следовало сменить тактику и начать упрашивать ее простить меня. Она гордячка, вот пусть и думает, что это она снизошла до моих просьб. Зачем я это все делал? Ведь знал же, что она только продолжит издеваться надо мной. Но я ее и любил за это, очевидно.
— Что мне сделать, чтобы ты простила меня? — задал я бесполезный вопрос.
Как и ожидалось, Асани пожала плечами: больно то надо прощать вас, сударь.
— Может так?
Я положил ладонь на грудь Асани и сжал. Естественно она не ожидала от меня такого и закричала, попробовала оттолкнуть, но я держал крепко и мял аппетитную плоть. Асани начала браниться и вырываться, но я ее держал крепко. Она пребольно лягалась, царапала меня, причем, вполне успешно, но я не останавливался и продолжал "просить у нее прощения" таким нехитрым способом.
— Идиот, прекрати! Кому сказала, прекрати!
— Поздно, ты же не случайно выбрала эту комнату для встречи, чтобы никто из слуг не слышал нашего разговора. Вот теперь познай всю горечь поражения!
Прижав Асани коленом, я смог уже действовать двумя руками, получая несказанное наслаждение. Ее попытки вырваться меня забавляли, она раскраснелась и ругалась, как подвыпивший солдат, но я продолжал свое черное дело. Останавливаться в такой момент было смерти подобно, если бы Асани вырвалась, меня можно было смело записывать в боевые потери.
Как и ожидалось, вскоре она смирилась и начала получать удовольствие от моих ласк, храня на лице мину оскорбленной невинности. Но я заметил, что ее гнев стал притворным. Немного побаловавшись с гневно сопящей Асани, я наконец-то прекратил экзекуцию. Убрав руки, я сел на край кровати и громко вздохнул.
— Так-то лучше, да? — спросил я.
Асани ответила пощечиной, затем подзатыльником и еще так по мелочи. Ей необходимо было спустить пар, что я и позволил, став грушей для битья.
Ее ярость уходила с каждым ударом, но другие чувства и ощущения остались. Наконец, она успокоилась и уткнулась мне в плечо. Я взял ее ладонь, и мы посидели так, наверное, час. Я ужасно скучал, но не хотелось рушить с таким трудом созданное перемирие.
— Чего это ты стал таким смелым? — спросила Асани, когда я уже практически задремал.
— Я? — я встрепенулся. — Что значит смелым?
— Ой, не бери в голову, — она вырвала свою ладонь и потерла глаза. — Не могу не признать, что твои руки оказались весьма нежными.
— Мне приходится работать с мелкими деталями, это улучшает акупунктуру.
— Смешно. А у меня значит руки грубые?
— А ты сама посмотри.
Я провел пальцем по кровоточащей ране — самой глубокой царапине, которая появилась на моем лице.
— Ты хуже кошки.
— Это хорошо, я хотела, чтобы тебе было больно так же, как мне.
— Не начинай.
— Ты сам начал все это, тебе и расплачиваться. Ты сам вздумал за меня решать, вот и отвечай теперь.
— Ты тоже хороша, — буркнул я.
— Чем же это?! — вскинулась Асани.
Она с вызовом посмотрела на меня: попробуй, осмелься только сказать что-нибудь! Я попробовал, но ожидал только плохого.
— Могла быть и… немного яснее выражать свои мысли, — промямлил я, заливаясь краской стыда.
— Это с каких пор женщины должны яснее выражать свои мысли? Кто тут мужчина?!
— Ха, тогда не суди мои решения! Если ты обычная женщина, то сиди дома и жди сватов, а не болтайся по злачным местам Города.
Это крыть ей было нечем, она только губки поджать смогла. Признать свое поражение Асани не хотела, от этого пропало бы все веселье. Опыт торговки подсказывал ей, что меня следует раскрутить, заставить признать свои ошибки, тогда она сможет насладиться в полной мере своей победой. Она получит то, что хочет и ей даже не придется просить.
Я, кстати, был не против и не стыдился этого.
— Ну, хорошо, оставим это, — пошла Асани на примирение, — но ты тоже хорош.
— Поясни.
— Мог бы и предупредить.
— Я же тебе ясно говорил, Харан запретил. Мне хватило головы Джеронимо в доме. Тебя я бы желал увидеть целой и в добром здравии. Ты так симпатичнее, хоть и болтливее.
— В любом случае, ты поступил нехорошо!
— Согласен.
Асани ошеломило мое признание, похоже, она подсознательно ждала, что я начну юлить. Она была бы только рада расколоть меня, как орех, заставить стоять на коленях и вечность просить прощения. От этого ее победа была бы слаще, я же лишил ее триумфа. Вроде бы Асани и получила, что хотела, но я сумел оставить поле боя за собой.
— Жаба ты, вот кто, — прошипела она.
— От пресмыкающейся слышу. Мы закончили? Извини, но я немного устал, этот разговор просто выматывает меня.
— Если тебе так хочется, то закончили, — демонстративно безразлично ответила она.
— Меня не обманешь этим тоном, — я ущипнул ее ниже спины.
— Прекрати!
— А если нет, то что?
Она покраснела, мы оба поняли "что".
— Вот и не юли, не на рынке.
— Лишил женщину единственного ее наслаждения.
— Взамен другого? — невинно спросил я.
Меня просто забавляло, как Асани краснеет. Это все равно, что заставить языческого идола танцевать под свою дудочку. Но испытывать ее терпение слишком долго, конечно, было бы безрассудством. Пришлось бы или выполнить свои угрозы, или познать весь ужас и отчаяние пыточных камер.
