Роджер Желязны - Рука Оберона
— Корвин, что все-таки случилось там, наверху? Что ты узнал?
Я замешкался. А правда, что же я узнал в небесном городе? Никто не может быть уверен в механизме видений Тир-на Ног’т. Ведь может быть так — как мы временами полагаем, — что небесный город просто служит для воплощения чьих-либо невысказанных страхов и желаний, перемешанных с неосознанными догадками.
Делиться выводами и более или менее обоснованными догадками — это-то легко. Подозрения, порожденные чем-то неведомым, вероятно, запоминаются легче, чем те, что пущены в обращение. И все же рука была достаточно материальной…
— Я говорил тебе, — сказал я, — что вырвал эту руку у призрака Бенедикта. Надеюсь, понятно, что при этом мы сражались.
— Значит, ты рассматриваешь это как знак, что вы с Бенедиктом со временем окажетесь в конфликте?
— Наверное.
— Для этого есть повод, не так ли?
— О’кей, — сказал я, без труда подавив вздох. — Да. Было знамение, что Дара — на самом деле родственница Бенедикта… и это вполне может быть правдой. И если это так, то вполне возможно, что он не знает о родстве. Следовательно, есть смысл придержать эти сведения, пока не сможем подтвердить или опровергнуть родство. Понятно?
— Конечно. Но как могло такое случиться?
— Так, как сказала она.
— Праправнучка?
Я кивнул.
— От кого?
— Адская дева, Линтра, о которой мы знали лишь понаслышке, — леди, которая стоила Бенедикту руки.
— Но битва была недавно.
— Время по-разному течет в различных доменах Тени, Ганелон. Тем более в дальних пределах… Это не так уж невозможно.
Ганелон покачал головой и разжал кулак.
— Корвин, я думаю, что Бенедикту следует знать обо всем, — сказал он. — Если это правда, ты обязан дать ему шанс подготовиться, а не сталкивать его с потомками внезапно. Вы настолько бесплодный народ, что отцовство, мне кажется, бьет по вам крепче, чем по остальным. Посмотри на Рэндома. Годами не признавал сына, а сейчас… у меня такое чувство, что он готов рискнуть за него жизнью.
— У меня похожее чувство, — сказал я. — Теперь забудь первую часть, но перенеси вторую на шаг вперед в случае Бенедикта.
— Ты думаешь, что он примет сторону Дары против Янтаря?
— Я предпочел бы не предоставлять Бенедикту такого выбора, не давать даже информации, что выбор существует… если он существует.
— По-моему, ты окажешь ему дурную услугу. Бенедикт не слишком похож на эмоциональное дитя. Свяжись с ним по Козырю и расскажи о своих подозрениях. По меньшей мере он сможет все обдумать и не будет рисковать без подготовки на какой-нибудь внезапной очной ставке.
— Он не поверит мне. Ты видел, что с ним происходит, стоит мне упомянуть Дару.
— Что само по себе может что-то означать. Может, он подозревает, что ты прав, и отвергает так неистово, потому что иначе не может.
— Что на данный момент расширяет пробоину, которую я стараюсь залатать.
— Твое молчание сейчас может заложить основы полного разрыва, если он вдруг все выяснит сам.
— Нет. Полагаю, я лучше, чем ты, знаю своего брата.
Ганелон отпустил поводья.
— Прекрасно, — сказал он. — Надеюсь, что ты прав.
Я не ответил, но вновь пустил Огненного Дракона шагом. Между нами существовал молчаливый уговор, что Ганелон может спросить меня обо всем, что ему угодно, так же безусловно принималось, что я выслушаю любой совет, который он мне изложит. Отчасти так получалось из-за того, что положение Ганелона было уникальным. Мы не были родственниками. Он не был жителем Янтаря. Сражения и проблемы Янтаря он сам сделал своей головной болью. Давным-давно мы были друзьями, а затем врагами, и в конце концов — совсем недавно — вновь стали друзьями и союзниками в битве за страну, где Ганелон прижился. Там дела завершились, и он напросился пойти со мной, чтобы подсобить в улаживании моих дел и дел Янтаря. Как я понимал, ни он ничего сейчас не был мне должен, ни я ему — если кто-то вдруг ведет счет в подобных делах. Следовательно, нас связывала только дружба — штука посильнее, чем прошлые долги и вопросы чести: другими словами, она давала ему право высказываться по таким вопросам, с которыми даже Рэндому я рекомендовал пойти к дьяволу, как только мое мнение определялось. Я сообразил, что не следует впадать в гнев, раз все, что говорил Ганелон, предлагалось от чистого сердца. Вероятнее всего, это было старой воинской дружбой, идущей от нашего самого раннего соратничества, равно как сейчас мы были повязаны нынешним положением дел, хотя мне совсем не нравится, когда оспариваются мои решения и приказы. А ведь по идее, решил я, мне следует рассердиться на то, что за последнее время Ганелон сделал несколько трезвых догадок, и на них основывались далеко идущие предположения — в то время как я считал, что сам должен был ухватить их. Интересно, кому понравится выказывать негодование, основывающееся на чем-то столь же идиотском? Все же… и это все? Простая проекция неудовлетворенности, подкрепленной парой примеров личной непригодности? Старый армейский рефлекс на святость моих решений? Или меня беспокоит что-то сидевшее глубоко и вдруг полезшее на поверхность?
— Корвин, — сказал Ганелон. — Я тут подумал немного…
Я вздохнул.
— Да?
— …о сыне Рэндома. Эта способность, что помогает лечиться вашей компании… может, парень выжил и живет себе.
— Мне бы хотелось так думать.
— Не спеши.
— В каком смысле?
— Вывод такой, что, раз он вырос в Ратн-Я, то практически не имел дел с Янтарем и остальной семьей.
— Скорее всего.
— По сути, кроме Бенедикта — и Лльюилл в Ратн-Я, — единственный, с кем он, очевидно, еще входил в контакт, был тот, кто его пырнул, — Блейс, Брэнд или Фиона. Мне пришло в голову, что у парня, вероятно, сильно искажено представление о семействе.
— Искажено, — сказал я, — но, возможно, и вполне обоснованно, если я правильно понял, куда ты целишь.
— Скорее всего, правильно. Вполне понятно, что он не только боится семьи, но основную кучу страхов пристегнул к вам.
— Вполне возможно, — сказал я.
— Может, он решил стать врагом?
Я покачал головой.
— Нет, если он знает, что враг — на стороне той команды, что пыталась убить его.
— А они на чьей? Очень интересно… Говоришь, Брэнд испугался и хотел уклониться от соглашения, которое подписал с бандой черной дороги. Если они так сильны, интересно, не стали ли Фиона с Блейсом их инструментами? В таком случае я могу понять, почему Мартин забрасывает удочку в поисках чего-нибудь, что дало бы ему власть над ними.
— Слишком сложное хитросплетение догадок, — сказал я.
