Лада Лузина - Рецепт Мастера. Спасти Императора! Книга 1
— Ну ни фига себе! — возмутилась Чуб. — Это он до того написал, как нанюхался или после?
— Да нет, Жоржик тебя любит, любит… — заволновалась Полинька.
— Он еще хуже, чем предыдущий! — Даша сморщилась и зачла:
Дам молотом в морду
Богу,
Схвачу за бороду
и полечу…
— Так у того хоть закидоны понятные, — пояснила она. — Он летчиком был. А этот… Из него такой же поэт, как из меня!
— Нет, Гоша — хороший, — запела защитница-Поля. — Это он с горя. Он так страдал, все гадал, куда ты пропала. Пошла газету купить и…
— П-шел к черту! Проспится и пусть выметается. Будто у меня в доме без него мусора мало. И так чего только здесь не валяется!
Даша резко разозлилась.
И дело было отнюдь не в поэзии и не в поэтах. Менять любовников, равно как и искать среди них поэтические дарования, давно стало для нее делом привычным. Дело было в том, что вся ее жизнь, показавшаяся на миг такой привычной, прежней, вчерашней, оказалась отныне разделенной на «после» и «до». До того, как она пошла покупать треклятую газету…
— А знаешь, Котик, — сказала она, чтоб взбодрить себя, — я оказывается все еще Киевица.
— Да ну?
Полинька знала…
Пять лет назад, когда Чуб предложила бездомному Котику переехать к ней и жить вместе, она рассказала компаньонке много невероятных вещей. О будущем времени, где дамы ходят по Крещатику почти совсем голые. («Вот разденься до корсета и панталон. Так это будет еще очень приличный вариант!» — заверяла подруга). О прошлом, где дамы, называвшие себя амазонками, скакали верхом на конях совсем без одежд, и ведьмах, скакавших в чем мать родила верхом на помеле. («И я тоже летала на метле. Вот те истинный крест!»). О том, что амазонки были дальними предками ведьм и о колдовских талисманах ведьм и амазонок — Лире и золотом браслете. («Я сама его носила. Правда, недолго совсем. Из-за него-то наше кабаре и сгорело»). И о том, что кошка по имени Изида Пуфик, лежащая сейчас на хозяйских плечах в виде пушистого воротника, однажды замолчала. Но все равно она, Даша, не может держать прислугу, потому как ее «доця» умеет говорить не только «мяу». («Она просто не хочет из вредности!»).
Не мудрено, что в сознании Полиньки все это не зашло дальше сказки, которую рассказывают детям на ночь и которую не стоит передавать другим — засмеют («Большая уже, а все в сказки веришь!»).
Это была их личная сказка на двоих, которую подруга порой принималась сказывать ей, обычно в те дни, когда на Чуб находили тоска и меланхолия. («Короче, депресняк полный! А вот, когда я жила на этаж выше…»)
Полинька машинально перевела взгляд на потолок. Там, на верхнем этаже Башни на Яр Валу, 1, таилась другая комната, о которой не раз повествовала ей Даша, круглая, обведенная темнотой книжных полок, с огромным камином и средневековой фреской над ним. Комната сказочных Киевиц, которые могли все на свете.
С тех пор, как они переехали в Башню, эта сказка звучала все чаще и чаще. Сколько летних ночей они вдвоем провели на балконе, вглядываясь в темные контуры балкона четвертого этажа. («Вдруг увидим, как Она полетит!» — говорила подруга).
— Но если Киевица — ты, — попыталась свести концы с концами Полинька Котик, — кто же тогда там живет?
— И то верно, — заинтересовалась вопросом Чуб. — Неясно как-то. И Катя сказала, что Маша сказала, что Киевица сбежала из Киева еще в 1894 году. А дом наш построили в 1898, четыре года спустя. Неужели никто? Зря караулили… Ясно тогда, почему никто не летает.
— П-ля-нр-р-р, — издала россыпь звуков Изида истинная.
— Чего она так странно мяучет? Может, у нее животик болит? — забеспокоилась Поля.
— Мать моя маяковка!
Надо отдать Даше должное, она не бросила кошку — рванула вместе с ней в коридор. Открыла чулан, где стояла забытая подружка-метла, с привинченным к древку велосипедным седлом. Седло и метелище успело прирасти к стене паутиной.
«Планер…
По-французски „парить“.
Летать!!!»
Еще в щенячьем детстве Даша мечтала стать летчицей-космонавткой. И став Киевицей, вкусив однажды безбрежность полета подсела на небо, как на наркотик. И даже став бескрылой, отказалась спускаться на землю с небес. Она летала! Летала все шесть долгих лет. Рискуя разбиться, зная, что верная подруга-метла уже не подлетит и не спасет, как бывало раньше. Но все же взмывала в воздух! И гордилась своей летательной славой в сто раз больше, чем стихоплетской.
Да, она была лжепоэтессой, воровкой… Но авиатором Изида Киевская была прирожденным, и небо принадлежало ей одной. Все свои деньги она тратила на конструирование новых и новых моделей аэропланов — жажда неба перекрыла все.
Но ни одна неуклюжая «этажерка» не могла подарить той прежней бесконечной свободы…
Чуб деловито поправила упитанный «воротник» на плечах, схватила метлу, метнулась в комнату, открыла балконную дверь. Шмыгнула носом, поймавшим левой ноздрей щекотную снежинку.
— Держись, Изида. Котик, ща-с я тебе покажу!!!
— О, Господи! — Полинька села там, где стояла.
А так как стояла она аккурат там, где лежал поддиванный поэт, последний мигом выкатился из-под дивана, взвизгнул, выпучил глаза и раззявил ошалевший рот:
— Господи святы!
— Господи! Господи!.. — раздалось снизу.
Передвигавшийся по снежно-ночной улице Малоподвальной пьяный чиновник Оприкин выпустил из рук бутылку-белоголовку, в компании коей отмечал конец света, ознаменовавшийся отречением батюшки-царя, и мелко закрестился.
С балкона остроконечной башни в снежное небо взвилась ведьма на метле и растаяла в белой вьюге.
— Вот и он… Вот он и настал-то, конец, — удовлетворенно огласил чиновник.
И очень ошибся.
Поскольку то был аж никак не конец, а наоборот, только начало.
Глава третья,
в которой мы знакомимся с первой причиной революции
— Рада, что вы согласились!
— Покамест мы согласились лишь выслушать тебя, — четко очертила границы радости Катя. — Будь так добра, притормози лошадей.
Сидевшая на козлах Акнир натянула поводья. Коляска остановилась в чистом поле.
— Я в фигуральном смысле… — Екатерина Михайловна Дображанская опасливо оглядела пространство и поплотнее закуталась в шубу. — Зачем ты нас сюда завезла?
Дорога разрезала пополам неприглядно-серую ранне-мартовскую тишь да гладь. Снег, обрушившийся на Город, с тех самых пор все шел да шел, то измельчаясь до крошева, то обретая вес крупных лепешек. Но за Городом царила весна, было зябко и холодно.
