Наталия Белкина - Наместник
— Ничего! Ерунда, переживем! — ответила я ей весело, хотя и удивилась тому, что весь класс уже знает про моего отца.
А Ритка развивала тему:
— Да-а. Бедный Муромский! Так вляпался!
— А при чем тут он?
— Как при чем, ты что, не знаешь что ли?
Тут Ритка осеклась. Ее подружка толкнула ее в бок, сделав выразительные глаза.
— А я думала, ты знаешь… — растерялась моя одноклассница.
— Да что, что я знаю-то? — спросила я, все еще улыбаясь, хотя внутри все похолодело.
Что бы я ни услышала сейчас, главное — не подать виду…
— Ну, что Муромский с Серовой…
— Что, опять встречаются? — перебила я ее.
Ничего. Я это предвидела!
— Нет. Женятся.
— Что?..
Все вдруг стихло. В глазах появился какой-то странный туман, будто я нырнула в мутную воду. Толпы мальчиков и девочек мечутся в каком-то дьявольском танце, размахивают руками, кидают зловещие красные шары…Тут же испуганная Ритка с шевелящимися губами. Я не слышу ее слов, я угадываю их: беременна… на третьем месяце… все уже решено…
И вот все снова ожило. Заговорило, закричало, загудело. Мир воскрес и не заметил, что стал совсем другим. И я отчетливо услышала Риткин голос:
— Бети, ты что? Что с тобой? Ты так побледнела, а ну-ка присядь.
— Все в порядке, Марго.
Я отстранила девчонок и направилась к выходу. Ноги сами меня понесли, потому что только одно я осознавала совершенно точно: нужно поскорей отсюда уйти, чтоб не встретиться с ними. Но подойдя к двери актового зала, я увидела их, входящих в вестибюль: ее, счастливую и улыбающуюся, стряхивающую мокрый зонтик и его, сосредоточенного и серьезного, будущего отца семейства.
Меня словно ударило током, оцепенение спало. Я заметалась, рванулась обратно, потом снова к выходу и, ничего не видя, налетела прямо на Сомова.
— Ты что, Косовей, сдурела! Смотри, куда несешься!
Я уцепилась за него, как за спасительную соломинку:
— Мишка, миленький! Выведи меня отсюда как-нибудь! Я не могу, не могу с ними встретиться!
— Да с кем? Черти что ли за тобой гонятся?
— Я тебя умоляю! Хочешь, на колени встану?
Я ничего не соображала и, кажется, собиралась осуществить это. Сомов испугался не на шутку.
— Да ты сбрендила что ли?! Вон же выход! — воскликнул он, обернувшись, и, сразу заметив Муромского вместе с Серовой у дверей, тут же все понял. Многозначительно вскинув брови, он произнес:-Ну ладно, идем. Выведу тебя через спортивный зал.
Мы вышли, минуя вестибюль, к спортивному залу. Сом раздобыл где-то ключи и открыл дверь.
— Может тебя проводить? А то, не дай бог, под машины начнешь бросаться, — спросил он, выпуская меня на улицу.
— Со мной все в порядке, спасибо, — ответила я и шагнула в дождливые сумерки.
Я ушла, оставив плащ и зонтик в раздевалке, и ноги сами понесли меня по заученной с первого класса дороге к дому. Снова начался дождь. Мокрый шифон облепил мои коленки, волосы прилипли к щекам, а ледяной ветер пронизывал насквозь. Я шла, не видя дороги, наступая в лужи, не думая ни о чем и не замечая как…
…хлещет в лицо ледяная вода
И северный ветер в придачу.
Лишь только б вперед, лишь только бы прочь!
Ведь сердце мое в крови.
Мне горько и холодно, но я горда.
Мне больно, но я не заплачу.
Я женщина, вновь уходящая в ночь
От света чужой любви.
Внезапно на моем пути возник серый, обледенелый и грязный сугроб. Я остановилась. Как он оказался здесь в конце мая? Почему не растаял? Да просто сюда никогда не заходит солнце, и он сумел выжить и не расплылся водой, и сиял теперь грязно-матово под фонарями его холодный панцирь. Он встал на моем пути гигантским айсбергом в теплом море моих пропавших надежд. Я стояла, будто околдованная перед этой жалкой горкой снега, не решаясь обойти ее, словно это было невозможно, как невозможно было уже ничего изменить.
Прохожие удивленно оглядывались на меня, кто-то, кажется, спрашивал, что со мной. Наконец, дьявольский холод заставил меня очнуться от оцепенения и, единственно верное решение тут же пришло в голову: нужно уехать отсюда и подальше.
Вернувшись домой, я собрала свои вещи и на первом же автобусе в 530 отправилась в деревню к бабушке.
ГЛАВА 7
Семь дней я провела в терраске, почти не выходя на свет божий. Я ничего не могла даже есть, и бабушка Саша не на шутку обеспокоилась моим состоянием.
— Уж не навели ли порчу на девку, — говорила она соседке, тете Глаше. — Быть того не может, чтоб из-за родительского развода так убиваться.
А Глафира уже была готова помочь:
— Знаю, в Остаповке живет одна старуха — Фиона Игнатьевна, всякие травы знает, заговоры. Она внучку твою в миг от сглаза избавит и возьмет не дорого.
Я слышала, как бабушка разговаривала с теткой Глашей, но мысли мои текли вяло. Не хотелось ни спорить, ни капризничать. Если меня захотят отвести к знахарке, я не стану сопротивляться.
После долгих раздумий в своем добровольном заточении, я решила покончить с собой. Мне казалось, что я не смогу жить в этом новом измененном мире, где у меня нет отца и где не может быть надежды на любовь. А в старый, такой удобный и уютный мир, где все было так понятно и просто, никогда не суждено вернуться. Значит, выход мог быть только один.
Все мои мысли были направлены на изыскание способа самоуничтожения. Я знала их много: отравиться, повеситься, перерезать вены, утопиться и, наконец, самое страшное — самосожжение. Какая разница, каким способом уйти из жизни, потом будет абсолютно все равно.
И все-таки, как хотелось узнать, как воспримут отец и Муромский весть о моей смерти, посмотреть на их физиономии и почувствовать себя отомщенной. Пусть бы до конца дней их преследовала мысль о загубленной ими молодой жизни.
Я решила точно определить дату своего ухода, подошла к настенному календарю, старому, позапрошлогоднему, но мне нужна была только дата, и я, зажмурившись, ткнула пальцем куда-то в середину рябеньких столбцов. Открыла глаза, посмотрела: палец упирался куда-то в июль.
Ну вот. Когда день был назначен, можно было все обдумать спокойно. В конце концов, не мешало бы и как следует поесть. Да и бабушкину бдительность нужно было усыпить, а то она и в самом деле решит, что у меня не все в порядке с головой.
Действительно, есть очень хотелось, как будто после определения конечной цели душа успокоилась, и желудок, наконец-то, смог напомнить о своих правах.
Я вышла из своего убежища и сразу пошла к печке. Баба Саша сидела за столом и сматывала клубок пестрой шерсти. Я открыла заслонку и посмотрела в теплый печкин зев. Там стояли три черных чугуна.
