Наталья Шнейдер - Двум смертям не бывать
— Куда мы? — осторожно поинтересовалась девушка.
— Ко мне. Чтоб никто не мешался.
У шатра его окликнул Бертовин:
— Моего парня не видел?
— Он у маркиза в шатре. С женщиной.
— Я не разрешал ему…
— Я разрешил. — Отрезал Рамон. — Вернее, приказал. Умирать он взрослый, а гулять — нет?
— Взрослый… два остолопа, на полчаса без присмотра нельзя оставить.
— Придержи язык. Я пьян и буен.
Бертовин хмыкнул и растворился в темноте.
Рамон откинул полог. Дурашливо-галантный поклон не вышел: земля покачнулась и пришлось вцепиться в растяжку, удерживающую шатер. Выпрямившись, зашел вслед за девушкой, указал на ложе:
— Раздевайся.
Она кивнула, начала торопливо стаскивать одежду. Мужчина попытался было снять котту, запутался, опустился на пол с глупым смехом. Девушка бросилась помогать — оказалось, что не расстегнута заколка, удерживающая одежду у горла. Выпутавшись из котты, Рамон махнул рукой на остальное, кое-как взгромоздился на ложе. Женщина в одной рубашке упала рядом, притянутая жестким рывком. Тратить время на то, чтобы раздеть ее окончательно, Рамон не стал.
Под утро Рамон оставил рядом со спящей женщиной серебрушку. У выхода из шатра по-прежнему дежурил Бертовин. От кого караулил — непонятно, большая часть обитателей лагеря была пьяна в стельку.
— Пошли кого-нибудь приглядеть, как проснется, пусть выпроводят. — Приказал рыцарь. — Я за Хлодием.
Выпитое малу-помалу выветривалось из головы, оставляя то мутное дурнотное состояние, что предшествует похмелью.
У шатра маркиза на мужчину налетела давешняя девица, оставшаяся ублажать Дагобера. Рамон проводил ее взглядом, машинально заметив, что девчонка всхлипывает едва ли не в голос.
— Чего это от тебя зареванные девки поутру убегают?
Дагобер приподнялся на локте, не удосужившись прикрыться.
— Я ей королевский указ прочитал. Его величество озаботился душами воинов. И повелел всякому, встретившему в расположении армии его подданных гулящую девку, сломать ей руку, отобрать деньги и выпроводить восвояси.
— Постой…
— Просто не заплатил. — Хмыкнул маркиз. — Пусть радуется, что легко отделалась.
Рамон помотал головой: соображалось туго.
— Ночью что ли указ пришел?
— Нет, конечно. Дня два назад.
— То есть ты с вечера знал, что не заплатишь?
— Конечно. Хотел днем рассказать, чтобы ты тоже не тратился, да из головы вылетело.
Рамон высунулся из шатра — девицы уже не было видно. Молча прошел за полог, тряхнул за плечо Хлодия. Девушка открыла глаза.
— Убирайся. — Бросил рыцарь.
Она кивнула, мигом оделась и исчезла.
Оруженосцу пришлось помочь подняться.
— Эй, ты чего? — изумился Дагобер.
— А сам не понимаешь?
— Иди, проспись. Это всего лишь шлюха.
Рамон долго пристально смотрел на приятеля. Тот заерзал под взглядом, начал натягивать покрывало.
— Да. — Медленно отчеканил Рамон. — Она — всего лишь шлюха. А кто — ты?
Дернул ничего не понимающего Хлодия за рукав и, едва не оборвав полог, вышел.
Глава 4
— Вставай, господин!
Рамон кое-как оторвал голову от подушки. Выругался: просил ведь, чтобы не будили, хотел переспать похмелье. В дурнотном мутном мареве, застившем глаза, вырисовалось лицо Хлодия. Парень тоже выглядел не ахти: отец держал его в строгости и ощущения после бурной ночки оруженосцу явно были внове.
— Пожар? Потоп? — поинтересовался рыцарь.
— Нет, господин.
— Тогда какого рожна?
— Отец велел разбудить.
— Правильно, я велел — послышался голос Бертовина откуда-то из-за поля зрения. — Вставайте, граф, вас ждут великие дела.
Рамон рухнул на подушку, длинно и путано объясняя, что и как именно его воин может сделать с величием, да и делами заодно. Сколько лет, в конце концов, можно воспитывать давно взрослого человека? Закончить тираду не дали. Сверху рухнул столб ледяной колодезной воды, на миг показалось, что вода всюду, свернулась вокруг холодным коконом, запретив дышать. Рамон вскочил, едва протащив в легкие воздух разразился ругательствами. Новая порция в лицо заставила заткнуться. Молодой человек стер ладонью капли. Медленно опустился на постель, превратившуюся в чавкающую лужу.
— Одежду подать? — поинтересовался Бертовин, глядя сверху вниз на молчащего воспитанника.
— Ну скажи, какого рожна, а? Нормально не мог разбудить? — Рамон начал стаскивать липнущие к телу тряпки.
— Нормально Хлодий полчаса будил. А потом мне надоело на это смотреть.
— Чтоб тебя… — рыцарь отбросил в сторону рубаху. Потом, помедлив, приподнял двумя пальцами снятое перед этим сюрко. — Это что, я в одежде спать завалился? Вроде и не пьян уже был. Вот то, что злой, как бес — это да…
— Держи. — Бертовин бросил воспитаннику сухую одежду. — А что случилось? Что вы вообще такого натворили, что сегодня днем ни одной гулящей девки в округе не осталось?
Рамон вздохнул, не поднимая глаз пересказал предутренний разговор. Почему-то было невероятно стыдно, как будто и сам оказался запятнанным.
— Вот как… — протянул воин. — Теперь понятно.
— Не надо об этом.
Бертовин кивнул, посмотрел на Хлодия. Тот отдал отцу пару тренировочных незаточенных мечей, подхватил мокрую одежду господина.
— Мы за воротами будем. — Бросил воин сыну. — Найдешь.
— Вот скажи: неужели один день пропустить нельзя было? Или подождать, пока я просплюсь? — проворчал Рамон, следуя за воспитателем через лагерь.
— Так и без того солнце за полдень перевалило. — Хмыкнул Бертовин. — Раз пропустишь, потом второй, а потом и вовсе забудешь, как меч в руках держать.
— С тобой, пожалуй, забудешь.
Вблизи лагеря ноги и конские копыта превратили землю в чавкающую грязь. Пришлось отойти на перестрел прежде, чем поле снова стало полем. Все еще ворча, Рамон принял меч у спутника. Конечно, похмелье — не повод пропускать воинское правило, но когда голова кажется чугунной чушкой и мутит при каждом движении, даже самое любимое занятие превращается в постылую обязанность. Именно поэтому он обрадовался, когда увидел, что вместе с Хлодием пришел и Эдгар.
— Встанешь? — спросил Рамон, протягивая брату меч.
— Э, нет — вмешался Бертовин. — Не отлынивай. Эдгар, вставай вместо меня.
Тот кивнул, взял оружие. Большинство знакомых считало любовь молодого ученого к оружию блажью, граничащей с ересью. Тому, кто готовится посвятить себя служению господу, не пристало изучение способов убийства. Тем паче — получать удовольствие от подобного рода занятий. Узнай они, что для самого Эдгара воинские упражнения зачастую служат своего рода духовным сосредоточением, способом подхлестнуть уставший от размышлений разум — и обвинение в ереси оказалось бы неминуемым. Для души существует молитва, а забота о теле лишком легко доводит до греха. Поэтому молодой человек предпочитал помалкивать, уходя от ответа даже не прямые вопросы — зачем богослов тратит время и деньги, регулярно посещая учителя-мечника. Бесполезно объяснять, что когда тело раз за разом повторяет заученные движения, разум свободен, а строки очередного труда рождаются будто сами собой.
