Глен Кук - Белая Роза. Игра теней
— В этот раз намного сильнее.
— Может, тебе стоит пойти к шаману?
— Здесь-то? — Боманц с отвращением фыркнул. — Не нужен мне никакой шаман.
— Точно. Тебя, наверное, совесть заела. За то, что выманил Шаблона из Весла.
— Не выманивал я его… Спи.
К его изумлению, супруга повернулась на другой бок, не желая продолжать спор.
Боманц глядел в темноту. Этот сон был намного ярче. Едва ли не слишком ясным и очевидным. Не таится ли второй смысл за предупреждением не соваться в курганы?
Так же медленно вернулось чувство, с которого начался сон: ощущение, что его зовут, что до исполнения заветных желаний всего один шаг. Сладкое чувство. Боманц расслабился и заснул с улыбкой.
Бесанд и Боманц наблюдали, как стражники выкорчевывают кустарник на будущем месте раскопок.
— Да не жги его, идиот! — Боманц внезапно сплюнул. — Останови его, Бесанд.
Бесанд покачал головой. Стражник с факелом отшатнулся от кучи веток.
— Сынок, ядовитый плющ не жгут. Яд с дымом расходится.
Боманц уже чесался. И размышлял, почему это его спутник так сговорчив.
— От одной мысли зуд пробирает, да? — ухмыльнулся Бесанд.
— Да.
— Ну так позуди еще. — Наблюдатель указал пальцем, и Боманц увидел наблюдающего с безопасного расстояния Мен-фу, своего давнего конкурента.
— Я никогда и никого не ненавидел, — прорычал он, — но этот тип вводит меня в искушение. У него нет ни морали, ни совести, ни сомнений. Вор и лжец.
— Знаю я его. К твоему счастью.
— Скажи-ка ты мне, Бесанд, Наблюдатель Бесанд, почему ты ему на пятки не наступаешь, как мне? И что значит «к счастью»?
— Он обвинил тебя в воскресительских настроениях. А не преследую я его потому, что его многочисленные добродетели включают трусость, у него наглости не хватит откапывать запретные вещи.
— А у меня, значит, хватит? И этот прыщ на меня доносит? Уголовщину приписывает? Да не будь я стариком…
— Он свое получит, Бо. А у тебя смелости бы хватило. Только на намерении я тебя еще не поймал.
— Ну вот, опять. — Боманц поднял очи горе. — Скрытые обвинения…
— Не такие уж скрытые, дружище. Есть в тебе попустительство, нежелание признать существование зла. Оно не хуже мертвяка смердит. Дай ему волю, и я тебя поймаю, Бо. Злодеи хитры, но в конце концов предают сами себя.
На мгновение Боманцу показалось, что мир вокруг него распадается, потом он понял, что Бесанд закидывает удочку. Наблюдатель был заядлым рыбаком.
— У меня в глотке твой садизм стоит! — резко ответил Боманц, дрожа. — Если бы ты и вправду что-то заподозрил, то набросился бы на меня, как муха на дерьмо. Закон всегда был не про вас, стражников, писан. И насчет Мен-фу ты, наверное, соврал. Ты бы собственную мать посадил по доносу и не такого мерзавца. Ты псих, Бесанд, ты это знаешь? Больной. Вот тут. — Он постучал пальцем по виску. — Ты не можешь обходиться без жестокости.
— Ты испытываешь свою удачу, Бо.
Боманц попятился. Сейчас им владели страх и ярость. Бесанд по-своему выказывал ему особое снисхождение. Словно он, Боманц, был необходим для душевного здоровья Наблюдателя. Бесанду требовался хоть один человек, помимо стражников, кого он не преследовал. Кто-то, чья неприкосновенность подтверждала нечто… Может быть, он, Боманц, олицетворял для Наблюдателя всех им защищаемых? Колдун фыркнул. Жирно будет.
«И этот разговор об отставке. Не сказал ли он больше, чем я расслышал? Может, уезжая, он сворачивает все дела?
Может, у него тяга к шикарным концовкам. Может, он хочет увековечить свой уход на пенсию.
И кто его сменщик? Еще одно чудовище, которое не ослепить той паутиной, которой я заплел Бесанду глаза? Или новичок кинется на меня, точно бык на арене? И Токар — предполагаемый воскреситель… Это как понимать?»
— В чем дело? — озабоченно спросил Бесанд.
— Язва беспокоит. — Боманц потер виски, надеясь, что хоть мигрень не проявит себя.
— Поставь вешки. Иначе Мен-фу тут же набросится.
— Ага.
Боманц вытащил из мешка полдюжины колышков. На каждом привязана полоска желтой ткани. Он воткнул их в землю. Согласно обычаю, участок, огороженный подобным образом, переходил к нему для раскопок.
Мен-фу, однако, все равно стал бы копаться тут и ночью, и днем, и Боманц не мог привлечь его к ответственности. Заявки не признавались законом — только обычаем. У искателей древностей были собственные способы убеждения. А Мен-фу понимал из всех способов только грубую силу. Его воровские повадки ничто не меняло.
— Жаль, Шаблона нег, — произнес Боманц. — Он бы ночами сторожил.
— Я прикрикну на паршивца. На пару дней это его остановит. Я слышал, Шаблон возвращается домой?
— Да, на лето. Мы так рады. Мы его четыре года не видели.
— Он, кажется, с Токаром дружен?
— Будь ты проклят! — Боманц развернулся на месте. — Никогда не сдаешься, да?
Он говорил без воплей, ругани и заламывания рук, как обычно в напускном гневе, а тихо, в настоящей ярости.
— Ладно, Бо. Сдаюсь.
— Хорошо бы. Очень хорошо бы. Я тебе не позволю за ним ползать все лето. Не позволю, слышишь?
— Я же сказал, что сдаюсь.
Глава 8
Курганье
По казармам Стражи Грай гулял когда вздумается. На стенах в здании штаба красовалась дюжина старых пейзажей Курганья. Моя пол, Грай часто поглядывал на них и вздрагивал — и не он один. Попытка Властелина сбежать через Арчу сотрясла всю империю Госпожи. А рассказы о его жестокости кормились сами собой и жирели за века, прошедшие с тех пор, как Белая Роза сокрушила его.
Курганье молчало. Смотрители его не замечали ничего необычного. Боевой дух поднимался. Древнее зло потратило выстрел впустую.
Но оно ждало.
Если понадобится, оно будет ждать вечно. Ему не умереть. Последняя его надежда была тщетна — Госпожа тоже бессмертна. И она никому не позволит открыть могилу своего мужа.
Картины изображали последовательное разложение. Последнюю рисовали вскоре после воскрешения Госпожи. Даже тогда Курганье выглядело намного лучше.
Порой Грай подходил к окраине городка и, глядя на Великий курган, покачивал головой.
Некогда существовали амулеты, позволявшие стражникам проникать за границу смертельных заклятий, ограждавших курганы, чтобы поддерживать там порядок. Но они исчезли. И Стража теперь могла только смотреть и ждать.
Ковыляло время. Медлительный, бесцветный, хромой Грай стал городской достопримечательностью. Говорил он редко, но иной раз оживлял посиделки в «Синелохе» несуразными байками времен Форсбергской кампании. В те минуты в глазах его вспыхивал огонь, и никто не сомневался, что Грай на самом деле там бывал, хотя рассказы свои изрядно приукрашивал.
