Карина Демина - Ведьмаки и колдовки
— Ну и как это понимать?
— Никак, — ответил Себастьян и с немалым наслаждением о стену потерся. — Никак… не… понимать…
Чешуя стремительно отслаивалась и опадала на пол полупрозрачными лоскутами. Крылья все-таки получилось удержать, а вот лицо поплыло.
Вот же ж…
— Говорю же… не люблю бабочек… очень остро на них реагирую. — Себастьян отодрал от щеки тонкую полоску кожи.
— Надо же, печаль какая…
— Увы…
Зуд постепенно отступал, но кости ломило, и, значит, лицо вернулось прежнее… зеркало, висевшее тут же, подтвердило догадку.
— Ничего объяснить не желаете? — почти вежливо поинтересовалась купчиха и револьвер достала, должно быть, в качестве дополнительной аргументации.
— Не желаю. — Себастьян учтиво отвел дуло в сторонку, про себя заметив, что револьвер девица держит спокойно, так, словно бы случалось ей прибегать к оружию не единожды.
— А если подумать?
— Панночка… Евдокия, — он заткнул дуло мизинцем, — поверьте, это не вашего ума дело…
— Неужели?
— Именно… я весьма благодарен вам за своевременную помощь. — Себастьян все же чихнул и почесался. — Но буду еще более благодарен, если вы о ней забудете…
— Даже так?
Определенно, следовать совету девица не собиралась.
— Милая, — Себастьян сдул длинную прядь, прилипшую к носу, — уж поверьте…
Платье жало в плечах и оказалась коротковато, он не мог избавиться от мысли, что из-под кружевного розового подола торчат собственные Себастьяна волосатые щиколотки. Атласные домашние туфли еще где-то в коридоре слетели с ног. Чулки продрались, и из дыр выглядывали пальцы. Себастьян шевелил ими, чувствуя, как по тонкому шелку расползаются дорожки.
Вид идиотский.
Почему-то больше всего раздражали волосы, заплетенные в косу… и лента в них. Лента была завязана бантом, который хотелось содрать, как и растреклятое это платье.
— Милая, вы знаете, кто я?
Девица, переведя взгляд с револьвера на лицо Себастьяна, хмыкнула:
— К несчастью, да.
— В таком случае, вы понимаете, что здесь я нахожусь не по собственной прихоти.
А в ближайшем рассмотрении она вполне себе симпатична. Нет, все еще не красавица, да и вряд ли когда-то такой была. Она из тех, которые и в юности отличаются несуразностью, угловатостью и, зная за собой это, становятся невероятно стеснительны.
Взрослея, учатся стеснительность прятать…
— Да неужели? — Евдокия, похоже, не просто спрятала — похоронила.
Но хоть револьвер убрала, все хлеб.
— Дело государственной важности. — Себастьян отбросил раздражавшую его косу за спину и, наклонившись к розовому ушку Евдокии, произнес: — Секретное…
Она, вместо того чтобы зардеться, как полагалось немолодой, но глубоко закомплексованной девице, отпрянула. Впрочем, тут же взяла себя в руки и, указав на стул, велела:
— Садитесь и рассказывайте, что здесь творится.
— Боюсь, это не вашего ума дело…
— Повторяетесь.
Евдокия обошла его по широкой дуге, разглядывая пристально. И насмешки не скрывала…
— Пан Себастьян, — весьма любезным тоном произнесла она, остановившись у двери, — мне кажется, вы меня недопоняли…
— Опять за револьвер возьметесь? Девушка, учитесь использовать другие аргументы.
— Благодарю за совет. Всенепременно. — Задрав подол, Евдокия оружие спрятала.
Ножки у нее оказались аккуратные…
— Пан Себастьян, нам с вами револьвер ни к чему. — Она распрямилась и юбку оправила. — Все просто. Вы, может, и собираетесь молчать… скажем, из интересов государственных… а вот у меня такого желания нету… у меня есть желание иное…
Вот же…
Девица усмехнулась и, отбросив за спину толстенную, соломенного цвета косу, продолжила:
— Я, может, в крепком душевном волнении пребываю… как же, одна из конкурсанток — мужчина… представляете, что скажут остальные?!
— Вы не посмеете.
— Отчего же? Посмею. Я ведь не просто так здесь присутствую… наблюдаю… и просто-таки обязана делиться наблюдениями с общественностью. А уж в какой восторг эта общественность придет, узнав о том, что Себастьян Вевельский обманом проник на конкурс красоты… да вы до конца жизни не отмоетесь.
— А вам и радостно?
Она пожала плечами.
Радостно.
Вот стерва! И главное, не пытается этой радости скрыть. А ведь женщинам Себастьян нравился, особенно таким вот, вышедшим из девичьего возраста, но еще не вошедшим в годы, которые стыдливо именовались «элегантными».
— Я вас посажу, — с очаровательной улыбкой пообещал Себастьян и, не выдержав, поскребся.
— Посадите… наверное… если у вас получится. — Евдокия не собиралась отступать. — Ведь, если разобраться, я лишь пытаюсь защитить невинных девушек, оказавшихся в ситуации столь… двусмысленной.
Она и пальцами щелкнула, и от звука этого — тихого, но отчего-то резкого — Себастьян вздрогнул, припомнив самый первый день.
— Или вы собираетесь поступить, как подобает человеку благородному? — Евдокия встала у окна, скрестив руки на груди.
Грудь была пышной, а руки — белыми.
— Это как же?
Себастьян, не пытаясь раздражения скрыть — пыльца еще действовала, мешая вернуть контроль над телом, — потянул за поясок. В платье было тесно, неудобно, и вид идиотский.
— Жениться, — это страшное слово Евдокия произнесла с улыбочкой, более на оскал похожей.
— На вас, что ли?
— На мне не надо.
Платье не снималось. Себастьян дергал растреклятые юбки, с трудом сдерживая ярость. Но она пробивалась острыми когтями, и чешуей, и хвост, почему-то оставшийся тонким, с кисточкой-пуховкой, отчаянно стучал по половицам.
— Я как-нибудь переживу этот страшный позор… а вот бедные девушки… — Евдокия выразительно замолчала, устремив очи к потолку.
Себастьян тоже посмотрел на всякий случай.
Потолок был обыкновенным, в виньетках и цветах, правда, белили его давненько, и оттого потолок успел уже пойти пятнами.
— И как предлагаете мне на них жениться? — Платье все же поддалось, и, стянув его через голову, Себастьян скомкал розовую, бабочками расшитую ткань. — Одновременно?
Евдокия задумалась.
А живое воображение Себастьяна нарисовало свадьбу с одиннадцатью невестами… ладно, минус колдовка, всего-то десять…
— Одновременно не получится. Даже в каганате лишь четыре жены позволено иметь. Поэтому придется в порядке живой очереди. Женились. Пожили год. Развелись. Думаю, его величество отнесутся с пониманием…
— Вы издеваетесь. — Следом за платьем отправилась и нижняя рубашка, а за нею — шелковые чулочки с подвязками. Себастьян с преогромным удовольствием избавился бы и от панталон с кружевами, но тогда бы вид его был вовсе неподобающим.
