Джаспер Ффорде - Апокалипсис Нонетот, или Первый среди сиквелов
— Как это будет? — спросила я, когда Четверг выглянула в чернильную темень.
— Я не могу тебе сказать, — ответила она. — Никто не знает, что происходит после стирания.
Я протянула ей руку для пожатия.
— Если ты когда-нибудь превратишь это в одно из своих приключений, — попросила я, — сделай меня, пожалуйста, хоть чуточку симпатичнее. Мне бы хотелось думать, что во мне есть крохотная доля твоей человечности.
Четверг пожала мою руку. Она оказалась теплее, чем я себе представляла.
— Прости, что спала с твоим мужем, — добавила я, чувствуя, как пол под ногами становится мягче. — И по-моему, это твое.
И я отдала ей медальон, который она потеряла в драке.
Как только Четверг-1–4 вернула мне медальон, я осознала, что она наконец кое-что поняла про меня и, по закону отражений, про себя. Она пропала и знала это, поэтому помощь мне в открывании люка и возвращение медальона могли быть только альтруизмом. Впервые она поступала таким образом, и это был ее последний поступок. Я по частям выбралась из люка в Ничто. От книги практически ничего не осталось — только слабое потрескивание искры, делавшееся все слабее и слабее. Я по-прежнему держала Четверг-1–4 за руку, когда увидела, как ее тело начало рассыпаться, словно разъедаемый ветром песчаник. Волосы ее развевались в потоках воздуха, но она выглядела умиротворенной. Она улыбнулась и сказала:
— Я только что поняла это.
— Что поняла?
— То, что Четверг-пять говорила про горячую ванну и мартини.
Лицо ее поплыло, и я почувствовала, как ее рука рассыпается в моей, словно хрустящий, пропеченный солнцем песок. От «Фиаско» почти ничего не осталось, и пора было уходить.
Она улыбнулась мне, и лицо ее рассыпалось в пыль, рука превратилась в песок у меня в ладони, искра треснула и погасла. Я отпустила руку и…
Текстовый мир, к которому я так привыкла, вернулся со странным вибрирующим ощущением. Я оказалась в очередной камере смыслонакопителя, практически неотличимой от первой, за исключением искры, которая трещала в двадцать раз ярче, по мере того как читатели продвигались со страницы на страницу. Я поднялась на ноги, закрыла и заперла люк и направилась по ступеням к выходу, по пути защелкнув на шее медальон.
Не могу сказать, что утрата Четверг-1–4 меня по-настоящему огорчила: останься она в живых, она почти наверняка убила бы меня и причинила бы несказанный вред. Но я не могла отделаться от чувства вины, что могла бы сделать для нее больше. В конце концов, строго говоря, она не виновата — ее такой написали. Я вздохнула. Она нашла в себе частичку меня, но я знала, что и во мне есть частичка ее.
Я осторожно открыла дверь накопительной и выглянула. Вокруг сгрудились фермерские постройки, сложенные из красного кирпича и до того обветшавшие, что казалось, будто не разваливаются они только благодаря мху между кирпичами и лишайнику на крышах. В кухонном окне я заметила Адама Лэмсбрета, он безрезультатно скреб у раковины веником. Я знаками спросила его через окно про телефон, и он указал мне на дровяной сарай на той стороне двора. Я перебежала двор и толкнула дверь.
В углу сидело что-то омерзительное и издавало странные чмокающие звуки себе под нос, но я не обратила на это внимания, разве что подумала, что Ада Дум была, в конце концов, права. Я нашла общественный комментофон, который мне и требовался, набрала номер Брэдшоу и нетерпеливо стала ждать, когда он ответит.
— Это я, — сказала я. — Ваш план сработал: она превратилась в пыль. Я в «Неуютной ферме»,[79] страница шестьдесят восемь. Можете прислать за мной такси? Разговор предстоит очень непростой.
Глава 38
Конец Времен
Никто так никогда и не узнал, ни кто были члены Звездной палаты, ни каковы были на самом деле их отношения с корпорацией «Голиаф». Но бросались в глаза некоторые капиталовложения международного концерна, столь удачные и благоразумные, столь дальновидные, что статистически они казались невозможными. Перебежчиков не нашлось, поэтому выяснить размеры хронупции не удалось — и не удастся.
Когда я добралась до дома, уже стемнело. Лондэн услышал, как я шурую ключом в замке, и встретил меня в прихожей, чтобы крепко обнять. Я приняла это с благодарностью и обняла его в ответ.
— Какие новости касательно книжного реалити-шоу?
— Отменили. Почтаар выступил по телевизору и по радио с объяснениями, что из-за технической ошибки проект был положен на полку и что от накопленной глупости вместо этого будут избавляться путем возобновления астрономически дорогого и сомнительно полезного «противокарного щита».
— А «Гордость и предубеждение»?
— Идет в точности как всегда. Но есть и приятный момент: все, кто купил книжку, чтобы посмотреть, как Беннеты нарядятся пчелами, продолжили читать, чтобы узнать, получат ли Лиззи и Джейн своих мужчин и плохо ли кончит Лидия. Естественно, все новые читатели в восторге от происходящего — настолько, что людям с фамилией Уикхэм пришлось скрываться.
— Как в старые времена, — улыбнулась я.
Страсть к книгам возвращалась. Меня посетила мысль, и я подошла к книжному шкафу, достала свой экземпляр «Великого фиаско Сэмюэла Пеписа» и пролистала страницы. Они были пусты, все до единой.
— Как Пятница и девочки? — спросила я, бросая книгу в мусорную корзину.
— Пятница гуляет, девочки уложены.
— А Пиквик?
— По-прежнему лысая и глуповатая. Значит… тебе удалось то, за чем ты уходила?
— Да, — тихо сказала я, — и, Лонд, я не могу больше тебе лгать. «Ковры Акме» только фасад.
— Я знаю, — мягко ответил он. — Ты ведь по-прежнему занимаешься всеми этими ТИПА-делами?
— Да. Но, Лонд, это тоже только прикрытие.
Он положил мне ладонь на щеку и заглянул в глаза.
— Я и про беллетрицию знаю, Чет.
Я нахмурилась. Этого я не ожидала.
— Знаешь? И давно?
— Узнал через три дня после того, как ты сказала, что бросила это дело.
Я вытаращилась на него.
— Так ты знал, что я лгала тебе все эти годы?
— Тыковка, — он взял меня за руку, — ты ведь меня любишь?
— Да, но…
Он приложил мне палец к губам.
— Погоди минутку. Я знаю, что любишь, и очень этим дорожу. Но если бы ты слишком заботилась о том, чтобы меня не огорчать, ты бы не делала того, что должна делать, а это важные вещи — не только для меня, но и для всех.
— Значит, ты не злишься, что я лгала тебе четырнадцать лет?
