Александр Сивинских - Гончий бес
– В поле бес нас водит видно, да кружит по сторонам, – сказал я. – Ну-ка, напарник, где твой собачий нюх? Мы, часом, не по одному месту топаем?
Жерар остановился, сел столбиком, повернул ко мне морду и по-старушечьи подпер щеку лапкой.
– Что ты так смотришь, кобелино? – подозрительно спросил я.
– Ищу признаки былого интеллекта. Которым всегда отличался Павел Дезире. И, представь, не нахожу.
– Не понял!
– О чём и речь… – взгрустнул он.
– А в глаз? – грозно спросил я.
– Не надо в глаз, – сказал дядя Миша. – Тем более, он прав. Ты страшно ненаблюда-телен, Пашка. Если бы обращал внимание на факты, то не задавал бы дурацких вопросов.
– Мы действительно ходим по кругу, чувачок, – тявкнул Жерар. – Конкретно на этом месте – уже четвёртый раз. Только моего умысла здесь нет.
– Так какого хрена?.. – ошарашено пробормотал я. – Зачем мы это делаем?
– Ну а что ты предлагаешь? Лечь на пол и покорно ждать, когда явится милый шеф и вызволит из сооружённой им же ловушки?
– А теперь уже ты несёшь бред, – сказал я и начал расстёгиваться. – Среди нас, меж-ду прочим, имеется комбинатор. Которому вообще по барабану коридоры. Потому что он ходит сквозь стены.
– За этими стенами – километры почвы. Мы под землёй, чувачок!
– Во-первых, почвой называют только самый верхний, плодородный слой земли. А во-вторых, давай не будем гадать, что там может быть в теории. Сейчас я на практике проверю.
– Жизнью рискуешь, серьёзно тебе говорю! А вдруг там вода?
– Да чего ты раскудахтался? Пусть проверит, – поддержал меня Конёк-Горбунок. – Сегодня мы такого навидались, что уже не важно, опасностью больше или меньше.
– Вот именно, – сказал я и стащил трусы. – Дядя Миша, батин нож не бросайте, лад-но?
…Железобетон под кафелем оказался прочнейшим, с наполнителем из стальной стружки. В нынешние времена из такого возводят только стены денежных хранилищ в со-лидных банках. Я продирался сквозь него наугад, как сквозь терновые кусты или антарк-тический буран, и конца-краю этой муке не было. Поэтому, когда впереди наконец за-брезжил мутный свет, сообщающий о пустоте, я был жутко сердит. И выскочил наружу с сильным желанием учинить какое-нибудь хулиганство. Например, расколотить фарфоро-вый сервиз персон на двенадцать. Или начистить кому-нибудь табло.
Не иначе богини-заступницы комбинаторов Кривая да Нелёгкая следили сегодня за мною, выполняя любые капризы своего любимчика.
В помещении с множеством дверей, напоминающем холл жилищной конторы, меня поджидали граждане, чьи физиономии давно нуждались в профилактической полировке. Дядя Улугбек и его брат Искандер. Оба без одежды, по-обезьяньи приземистые, густо за-росшие красноватым вьющимся волосом. У Искандера из головы росли два коротких тол-стых рога, плавно загнутых вперёд. Рога заканчивались гранёными прозрачными нако-нечниками, от которых прыскали весёлые зайчики.
Косая царапина на лбу дяди Улугбека разошлась, превратившись в широкую пасть, полную тонких бурых зубов – разной длины и беспорядочно изогнутых, словно ржавые гвозди. Пасть была суха, в её глубине что-то тускло светилось. То мертвенно-зелёное, то огненно-багровое.
Кажется, подумал я, мне посчастливилось встретить настоящих дэвов. Правда, мел-коватых. Бескормица нынче в Средней Азии, что ли?
– А, так это же наш артист! – недобро обрадовался Улугбек. Пасть во лбу оставалась открытой, говорил он, как и прежде, человеческими устами. – Черво-вещатель без собачки. И опять почему-то голый. Я понять не могу, дорогой, ты нудист что ли? Или этот самый?.. Гей?
– Сам ты гей, – сквозь зубы прошипел я. – Тоннель вы замкнули?
– Мы дорогой, мы! Любим смотреть, как хомячки в колесе бегают.
– Посмотрели, расплатитесь. – Я согнулся пополам, упёрся руками в пол, а затем прыгнул.
Приземлился я уже в образе паучка Ананси – чудовища, напоминающего гибрид плотоядного трилобита с гигантским крабом.
Братья-монстры были сильны и проворны. Зубы в чудовищной пасти Улугбека ока-зались остры. Алмазные рога Искандера могли сокрушать дубы, а возможно, целые царст-ва. Но они всё равно ничего не значили против распрямившейся пружины моего тела, против моего гибельного азарта. Я буквально растоптал дэвов. Когда всё закончилось – слишком быстро! – в передних конечностях у меня были зажаты рога Искандера, отсечён-ные под корень. Улугбек выглядел как огромное колесо после аварии: колени вывернуты в обратную сторону, а ступни глубоко вбиты в пасть на лбу. Не подумайте, что я намерен-но удовлетворял его любовь к замкнутым геометрическим телам. Просто так получилось.
Адреналин всё ещё кипятил кровь, под хитиновым панцирем завивались спирали раскалённой стальной стружки – той, что наполняла стену. Не выпуская из лап алмазных рогов, я заметался по помещению. Я бился в запертые двери, и они распахивались. Но ни за одним я не находил знакомого коридора. Мне открывались то разорённые лаборатории, то маленькие производственные участки с бетонными постаментами, из которых торчали болты – всё, что осталось от стоящих когда-то станков. Лишь одну дверь я одолеть не су-мел. Толстый стальной овал, врезанный в гранитную плиту. На анодированной поверхно-сти двери висела табличка с гравировкой: «Машинный зал».
Я прыгнул к дяде Улугбеку, приставил отломанные рога Искандера к уголкам нали-тых кровью глаз. Соорудил где-то под брюхом рот и зашипел:
– Открывай коридор, дорогой. Как друга прошу.
– От… со… си…
– Дерзко. Тогда считаю до двух. Раз!
Я надавил на один из рогов. Глаз лопнул, из него потекло как из перезрелой сливы. Улугбек завыл.
– Два?
– Сто… стой!.. Секунду… Готово.
Обернувшись, я увидел вместо одной из лабораторий знакомые кафельные стены и наклонный пол.
– Благодарю за сотрудничество, – прошипел я и заревел во всю нечеловеческую глотку: – Дядя Миша! Жерар! Давайте сюда!
* * *Король ушёл и унёс с собой торжествующий ритм «Hound Dog».
Сглатывая слёзы, Марк на коленях подполз к Годову. Тот не двигался. Под грудной клеткой, сухой и твёрдой словно бок деревянной бочки, царила тишина. Фишер достал из кармана зерцало Макоши и поднёс стекло к губам, чтобы определить, есть ли дыхание. Секунды шли, превращались в минуты, но стекло оставалось чистым.
Годов был мёртв, теперь уже окончательно и бесповоротно.
И тогда Марк, повинуясь какому-то подсознательному порыву, развёл пальцами сомкнутые пергаментные веки. А потом переместил зерцало к закатившемуся, густо опу-танному сетью багровых капилляров глазу. Глазное яблоко в тот же миг провернулось. Расширенный зрачок уставился в серебряные глубины ведьмачьего стекла.
