Божественный и страшный аромат (ЛП) - Курвиц Роберт

Следующим утром, двадцать лет спустя.

Кожа вокруг глаз мужчины изрезана морщинами усталости. У висков они уходят вниз, огибая скулы. Под глазами, у переносицы, они сходятся острыми углами, делая его похожим на хищную птицу. Борозды на щеках — жди, волнуйся. Его неопределенного цвета глаза давно сделались непроницаемыми, как стальные шторы кабинетов Международной полиции; никто не может заглянуть за эти шторы, увидеть, что творится внутри. У агента слегка выступающий подбородок, сейчас гладко выбритый, и длинная серая шея; пожухлая от курения кожа выглядит землистой на фоне белой рубашки. Из-под воротничка свисает узкий черный галстук. Дождь к утру закончился, но всё еще холодно и ветрено. Левой рукой агент держит поднятым воротник пальто, в правой у него сигарета.

— Что там, в Кронштадте? — спрашивает молодой офицер из Ваасы, стоя рядом с Терешем на носу крохотного патрульного катера с дымящейся чашкой кофе в руке.

— К сожалению, я не могу ответить на этот вопрос, — механически произносит Тереш, не сводя глаз с осеннего утреннего горизонта. Стая чаек взлетает из тростника и начинает с криками кружить над холодной водой, когда двигатель катера с ревом заводится. Мазутный дым и химическая радуга на серой, точно олово, воде.

— Кофе? — пытается возобновить разговор молодой человек.

— Нет, спасибо.

Тереш чувствует на лице брызги воды. Это бодрит. В низком сером небе еще не видно солнца: только точки дирижаблей кружат над городом, а у самого горизонта, как призрак, висит огромный стальной силуэт граадского крейсера. Järnspöken, железные призраки — так их называют. Здесь не любят эти зловещие корабли. Незваные призраки. Вечно на страже, но от кого? Кто и кому объявил войну? Никто. Грааду с его стальным зонтом не снискать здесь любви, но и Тереш, который в глазах обычного северянина выглядит, говорит и курит, как граадец, недалеко уедет на байках о Земске-батюшке, столетней оккупации и Юго-граадской резне. Да… и даже о Франти́шеке Храбром.

Конечно, он хотел быть таким, как Франтишек Храбрый. Хочет и теперь. Всякий гойко хочет быть таким, как Франтишек. Захватить позиции, восстать, снова поднять стяги времен Зигизму́нта Великого. Удаль, жажда жизни — словно бубенцы летящей тройки! ^[2]

Где же они теперь?

Одинокое патрульное судно чертит длинную полосу по Северному морю. Катер нещадно трясет на волнах, и вскоре Терешу приходится бросить сигарету, чтобы не вылететь за борт. Он уходит в каюту и, сгорбившись, садится на скамью: если курить нельзя, оставаться снаружи нет смысла. Кроме того, он старается не смотреть на другую сторону города, дальше по извилистой береговой линии — туда, где Шарлоттешель. Боже, но как же хочется! Однажды он приехал сюда из Граада, за четыре тысячи километров, магнитопоездом через Серость, но не позвонил ни Хану, ни Йесперу, а отправился в Шарлоттешель и бродил там, как идиот. А потом поехал назад. Еще неделя в Серости. С Йеспером они всё еще были в ссоре после той истории с рестораном, а просто так тусоваться с Ханом он не видел смысла. Вот так он отметил Зимнее солнцестояние два года назад. Это был его отпуск. Штатный психиатр запретил ему выезжать на целый год. Опасно проводить столько времени в Серости.

Придерживая жгут зубами, Мачеек вгоняет иглу стеклянно-металлического шприца в четко очерченную вену на запястье.

И всё же так хочется снова увидеть, как кланяется на ветру тростник. Так приятно смотреть, как волны спокойно и мирно омывают пляж. Где-то в бесцветной дали виднеется силуэт обрыва. И вода, холодная вода. Капли дождя. Так красиво.

Жилистые руки Тереша нежно гладят черный чемодан у него на коленях.

— Haadramutkarsai! — кричит Инаят Хан с края обрыва и прыгает вниз. Сияет солнце. Под ложечкой щекочет, будто впереди еще сто метров, но падение длится только миг. Песок внезапно бросается ему под ноги. Еще несколько секунд Хан прыгает по нему на пятках, пытаясь затормозить. В зад ему впивается корень, а спину царапают камни — рубашка вылезла из штанов и задралась. Очки слетают с его лица, и конопатый Тереш, ликуя, бросается ловить их внизу. Девочки бегут к его истерзанному телу.

— Сумасшедший! — еще издалека кричит Анни. Это уже повод для радости.

Но только не для Йеспера. Он одиноко стоит наверху, глядя попеременно то на песчаный склон, то на свои белые штаны с матроской.

— Нет, — бурчит он, насупившись, подбирает оставленный Ханом рюкзак и отправляется по длинному пути через лес. Он идет самым быстрым шагом, который еще не был бы неприличной рысью. С усыпанной сосновыми иглами пешеходной дорожки мальчик сворачивает на подвесной мост между двумя холмами, а потом спускается по лестнице на дощатый настил с другой стороны. Дорога к пляжу кажется бесконечной. Он заранее с ужасом представляет всю ерунду, которую наговорит растяпа Хан. И как теперь им подыгрывать, если ни о чём не договорились заранее?

Только через полчаса Йеспер спускается на пляж — и недоуменно разводит руками рядом с пустым покрывалом.

— Извините, пожалуйста! Вы не видели, куда ушли ребята, которые спрыгнули вон оттуда? — указывает он на возвышающийся вдалеке обрыв. За вещами девочек приглядывает какой-то старичок. Йеспер приходит к выводу, что, где бы они ни были, далеко они не ушли. Утомившись на солнцепеке, он садится на покрывало с вытканными цветами. Поразмыслив, снимать ли рубашку — становится ужасно жарко — он все-таки решает в пользу приличия и, стараясь сохранять хладнокровие, укладывается на спину на покрывале. Хладнокровие заключается в безразличной позе с заложенными за голову руками. Больше всего Йеспера сейчас интересуют облака. Он погружен в раздумья. Он размышляет.

А потом его нос улавливает крошечную молекулу ароматического масла. Перед его глазами проносятся образы: ландыши, открытая кожа, пар от дыхания. Йеспер поворачивает голову, и над бежевой равниной пляжного покрывала открывается он: ароматный и чуждый мир девчачьих вещей. Здесь до ужаса аккуратно сложенные белые и розовые платья с бантиками, пояски и еще какие-то непонятные штучки, изящный браслетик Анни и — в плетеных пляжных сумках — то, чем обычно питаются девочки. Йеспер не слишком хорошо помнит, что это, но точно знает, что этого немного. Насколько ему известно, девочки вообще не любят есть.

В глупом восхищении он тянет руку к пузырьку, выглядывающему из крохотной сумочки. Флакон с ароматическим маслом сделан в форме граната. Йеспер зачарованно смотрит, как золотистая жидкость переливается за малиново-красными стеклянными гранями. Мир исчезает. Всё еще держа пузырек в руке, другой рукой Йеспер, сам не зная зачем, украдкой сует в нагрудный карман матроски резиночку для волос. Он снова откидывается на спину и смотрит на солнце сквозь стекло пузырька. Время застывает в малиновом сердце граната — как вдруг, откуда ни возьмись, над Йеспером встают длинные ноги Шарлотты. Крошка Май, сидя у Тереша на плечах, смотрит Йесперу прямо в глаза: «Анни, зачем он взял твои духи?»

Чары рассеиваются, и синапсы в мозгу у Йеспера тут же вспыхивают электрическими сигналами, не позволяя замешательству проступить на его лице.

— Revacholiere, — торжественно произносит он и с видом знатока добавляет: — Granate, номер три. Очень хороший выбор: сильные ноты, натуральные масла; ягоды можжевельника придают более воздушное звучание… Да, отличный выбор, что я могу сказать. Анни, твои?

Йеспер не спеша, с достоинством садится. Хан и Тереш с тревогой поглядывают в сторону девочек — особенно Анни, с улыбкой облизывающей лаймовое мороженое.

— Мои, — немного резко отвечает она, но продолжает уже более учтиво: — У тебя ведь мама занимается парфюмерией, да?

— Ну, сейчас она ее больше ввозит, чем делает. Но у нее есть сертификаты и всё такое. Знаешь, я был на парфюмерной фабрике в Ревашо́ле и видел, как дистиллируют Granate.