Божественный и страшный аромат (ЛП) - Курвиц Роберт

— Ты бывал в Ревашоле?! — Даже Шарлотта впечатлена. В школе для них она, с ее модной одеждой и друзьями-старшеклассниками, что-то вроде богини. И сейчас глаза богини широко раскрыты от удивления. У Йеспера краснеют уши.

— Один раз — мамины коллеги пригласили ее на экскурсию.

Теперь, когда главная опасность позади, Терешу кажется, что Йеспера пора вернуть на землю:

— То-то от тебя цветочками пахнет!

Крошка Май у него на плечах звонко хохочет, что бы он ни сказал. Ему повезло. Тереш никогда не думал, что умеет ладить с малышней, но теперь этот дар и безумный прыжок держат его на плаву уже три четверти часа. От Хана никакого толку. Он пропускает почти все пасы, которые дает ему Тереш, а если не пропускает — то не бьет по мячу, а только мямлит.

Анни садится на покрывало рядом с красным как свекла Йеспером.

— А по-моему, от Йеспера приятно пахнет. Уж точно не носками и не этой раздевалкой.

— У вас там просто жуть, — мягко говорит Молин.

— Это всё фон Ферсен, — Хан забивает свой первый гол в игре. — Уф-ф… у Ферсена какие-то особые спортивные носки. От них такая вонь, просто ненормальная.

Тереш вздыхает с облегчением. Они надолго застряли в очереди за мороженым. Что Хан, что Тереш даже в спокойной обстановке не бог весть какие собеседники, а план Тереша был в том, чтобы до прихода Йеспера хоронить любые упоминания бинокля под словесной лавиной. К счастью, Май, сидевшая у него на закорках, болтала без умолку и всех смешила.

Теперь же он решает, что с него хватит. Он ссаживает с себя Май и, многозначительно подмигнув Йесперу, как бы невзначай говорит:

— Ты всё забрал? Сигареты? Бинокль?

Но Анни-Элин не ведется на сигареты:

— А что вы там делали с этим биноклем? Мы еще вчера заметили, что там всё время что-то блестит — как зеркальце. Страшно интересно!

— Да так, на птиц смотрели. Там гнездится пара орланов-белохвостов… — едва успевает начать Тереш, как Молин усмехается, показывая острые зубы:

— На птиц, значит?

Сидящая рядом с Йеспером Анни хихикает, а злая богиня Шарлотта ехидно замечает:

— Да, такое наблюдение за птицами популярно у джентльменов в это время года.

Йеспер снова заливается краской, но где-то глубоко под веснушками Мачеека поднимает буйную голову Франтишек Храбрый. Пора! И вот он уже рвется вперед, презрев осторожность, к самой манящей, самой невероятной из наград. Так уж ведется у нас, у гойко: всё или ничего.

— Gołąbeczko moja,— весь Тереш Мачеек превращается в самую обаятельную из улыбок, — раз так, то мы видели самых редких пташек.

Как часто для нас, немытых гойко, «всё или ничего» оборачивается ничем. Но не в этот день. В жаркий солнечный день, двадцать лет назад. Szar-lot-ta! Ее плечи приподнимаются, ключицы вырисовываются под кожей. Под изгибами бровей, в холодных зеленых глазах, на микросекунду загорается улыбка, свет далекой звезды. Эта улыбка — для Тереша.

Она говорит: «Шанс!»

Как же Тереш счастлив! До чего хорошо всё складывается! Проходят часы, тени растут, белый песок становится сначала желтым, потом оранжевым и полосатым. Девочки набрасывают пляжные покрывала на плечи, маленькая Май зевает и засыпает под полотенцем. Ветер успокаивается и затихает совсем. Королевство. Вдалеке у остановки кружат конки. Слышен стук колес по рельсам, из чьего-то двора доносится музыка. Пляж пустеет, синее небо начинает становиться фиолетовым с одного края. Тереш рассказывает девочкам о дипломатической вилле отца, о планах на лето, о том, что они собираются делать завтра. Тени пляжных кабинок растягиваются и ползут по песку, будто стрелки часов. Длинные облака нависают над водной гладью перистыми животами, небо у горизонта линяет в бирюзовый, пурпурный, прохладный темно-оранжевый. Молин примеряет очки Хана, а Хан надевает большие солнечные очки Молин и ничего в них не видит. Только девчачьи силуэты, от которых кружится голова, мерцают внутри — как огоньки свечей, только темные.

— Принесите сидра! — кричит Анни-Элин из дверей последнего трамвая. Четверка серых лошадей трогается с места, салон трамвая в сумерках светится желтым, и Май в белом платьице с ангельскими крыльями дремлет на коленях у Молин. Волшебная палочка доброй мачехи падает из ее рук на усыпанный песком пол.

Трое мальчишек на остановке смотрят друг на друга, разинув рты, пока трамвай не скрывается за холмом.

Теплое кисловатое дыхание колышет белую гостиничную простыню возле рта Продавца линолеума.

Продавец линолеума. Продавец линолеума. Продавец линолеума. Левой рукой он затягивает у затылка петлю из простыни у себя на шее. Узел тщательно продуман и надежно завязан. Прохладный воздух проникает в номер отеля «Хавсенглар» на восьмом * этаже сквозь приотворенную балконную дверь. С этого балкона открывается отличный вид на ночной пляж. На застеленном циновкой балконном полу лежит снятый со штатива телескоп защитного цвета. Скаутская модель. На окуляр установлена фотоприставка. Балкон, и только этот балкон, а не соседняя комната и не коридор, потому что там Продавцу линолеума уже не нравится…

Потому что только здесь, на этом балконе, он ясно слышит тяжкое дыхание зла.

Вечер, двадцать лет спустя.

У зарешеченного окна комнаты для допросов Видкун Хирд презрительно разглядывает агента Международной полиции. Жалкое зрелище. Хирд одет в свой серый тюремный комбинезон. На светоотражающей полосе имя «Видкун Хирд» и номер с инициалами. Агент снимает пиджак и небрежно бросает его на подоконник. На его рубашке под мышками пятна пота. Движения рассогласованы. На груди у него свеженапечатанный разовый пропуск с идентификационным кодом.

Гудит вентилятор.

— Э, да ты же пьян! — Видкун оглядывается на стоящего у двери охранника. — От него разит водкой… Я так не согласен. Будь добр, уведи меня обратно.

Хирд ухмыляется, слыша обрывки разговора между агентом и охранником.

— Пять минут… десять минут… речь о жизни ребенка…

Охранник закрывает за собой дверь, и в руке у Тереша на мгновение сверкает странной формы ключ.

— Mat-sche-jekk, — по слогам произносит Видкун. — Так ты гойко! Низшая форма жизни второго порядка, вроде гавриловской собаки. — В этот раз Хирд скован по рукам и ногам; массивные кандалы неудобно сгибают его руки за спиной. Но тем не менее он ухитряется придать своей позе некую царственность.

— Ты соврал. Кто показал тебе рисунок? — Тереш не может сфокусировать взгляд и сердито моргает.

— Ты знаешь, что исследования в области евгеники высоко оценивают смирный нрав гойко?

— Где ты взял рисунок, чушка?

— Вашу породу ученые советуют скрещивать с киптами. Получаются идеальные рабочие.

— Заткнись! — Тереш опускает стальные шторы на окнах комнаты для допросов. Рывком. Блестящая металлическая пластина с грохотом разворачивается, и почти сразу же слышится нервное дребезжание ключа в замочной скважине.

— За решетку хочешь, идиот? У нас уважают Декларацию. Здесь тебе не граадская анархия.

В комнате за стальными шторами, в стерильном железно-сером свете Тереш Мачеек встает и раскрывает на столе свой чемоданчик. Весь его объем занимает один железный ящик, на котором белыми буквами написано «ZA/UM».

Глаза Хирда выкатываются от ужаса. В дверь стучат:

— У вас нет разрешения на допрос! У вас должно быть разрешение! Предъявите ваше разрешение!

— Что вы сказали? Не слышу, тут какая-то чушка визжит. — Тереш хватает железный ящик и бьет им Хирда по лицу. Кровь густо заливает тюремный комбинезон.

Хирд скулит; из его переносицы, среди красного студня, торчит белая косточка. Он теряет сознание. Из-за двери доносятся приглушенные угрозы охранника, но хитрый ключ Тереша надежно блокирует замок.

— Я агент Международной полиции Тереш Мачеек, Миро́ва, Граад, у меня есть законное право на допрос, и если вы не прекратите…