Андрей Бондаренко - Жаркое лето – 2010
Когда песенка закончилась, а ребёнок, наконец-таки, успокоился, Прохор, с чувством сплюнув в сторону, принялся сердито ворчать:
– Половина песни – про предстоящий расстрел. Так же и сглазить можно запросто…. Тьфу-тьфу-тьфу! Интеллигенция вшивая, мать её, заразу! Совсем без понятий и совести…
Аля, заговорщицки подмигнув Гарику, заявила:
– Воды в жестянке осталось – котёнок месячный наплакал. Мы с мужем сходим к роднику, наберём свежей.
– Сходите, конечно, – не стал возражать Прохор. – Тут, в каменной нише, я обнаружил парочку старых факелов. Вы, молодёжь, свечку-то затушите, а факел, наоборот, зажгите. Да и под ноги смотрите хорошенько, дабы не упасть случайно…
Возле родника Аля велела:
– Набирай воду в ёмкость и подожди меня немного, – уселась на камушек и принялась колдовать над подвенечным платьем, через несколько секунд послышался громкий треск разрываемой материи.
– Зачем ты портишь хорошую вещь? – возмутился Гарик. – Нельзя же так непочтительно относиться к музейным раритетам!
– Затем, что так надо. Не отвлекай меня, пожалуйста…. Вот, держи!
– Что это такое? Какие-то жгуты-комочки…
– Это беруши, – пояснила жена. – На случай возникновения серьёзной опасности. Ты, милый, не забыл, что я являюсь прямой «наследницей» легендарного Соловья-Разбойника? Мне и тогда очень хотелось засвистеть, когда нас задержали красные латышские стрелки и отвели к костру. А потом я раздумала, ведь, затычек-то ушных у нас не было…. Свистнула бы, и что дальше? Все, включая нас с тобой, потеряли бы сознание. Кто первым пришёл бы в себя? Заковыристый и неразрешимый вопрос…. Вот, если бы меня стали настойчиво заваливать на зелёную травку и вливать в рот противную водку, тогда, естественно, пришлось бы воспользоваться «соловьиным» навыком. Типа, не думая о последствиях, защищать – всеми доступными средствами – женскую честь.… Так что, милый, учти на будущее: если, вдруг, запахнет смертью, то сразу же вставляй – надёжно и старательно – затычки в уши. Дальше я разберусь, с Божьей помощью, сама. Всё понял?
Когда они вернулись к пещерной двери, Гарик, пристроив древко горящего факела в извилистую трещину на стене, а жестянку с родниковой водой – на плоский камень, спросил у Прохора:
– Может, стоит побродить с долгоиграющим факелом по пещере? Вдруг, да и отыщется второй выход на земную поверхность?
– Ничего не получится, – заверил хуторянин. – После родника – примерно через километр – подземный ход упирается в стену. Тупик…. Старики рассказывали, что в давние-давние времена, ещё до восстания атамана Емельки Пугачёва, у пещеры было продолжение, ведущее в просторный подземный зал дивной красоты. А потом что-то случилось, и этот проход – сам собой – закрылся. Искали его годами, кирками и ломами усердно долбали камень, только всё без толку…
Прошло около суток, прежде чем в дверном замке снова заскрежетал ключ.
– Ура! Еду, наконец-таки, доставили – обрадовался Прохор. – А то у меня живот уже сводит от голода…
Дверь отворилась, в пещеру вошёл Лацис – с неизменным маузером в ладони правой руки – и громко объявил:
– Завтрак отменяется! Все на выход! Быстро!
«Э-э, а лицо-то у командира красных латышских стрелков – совсем и недоброе! Пасмурное, усталое и откровенно-кислое», – мысленно забеспокоился Гарик. – «И голос неприятный, мёртвый какой-то, не сулящий ничего хорошего…».
– Беруши держи наготове, – тихонько прошептала Аля, после чего – уже обычным голосом – обратилась к крестьянам: – Проходите, проходите, люди добрые! Мы за вами…
Мимо Гарика прошёл, крепко обхватив руками свёрток с ребёнком, приблудившийся Гришка. Бывший путеец негромко напевал:
– И в бордовый рассвет, что так пахнет расстрелом – немыслимо. Мы цепочкой уйдём – всё в плену наших раненых снов…
«Вот же, дрянной засранец!», – мысленно выругался Гарик. – «Так и норовит сглазить, морда сумасшедшая и несознательная!».
На поляне, нервно сжимая в руках винтовки, их поджидали латышские стрелки – порядка десяти хмурых индивидуумов. Там, где сутки назад горел дымный костёр, возвышался достаточно длинный холмик свежевырытой земли. Метрах в сорока-пятидесяти от холма (от пока невидимого рва?), наблюдался допотопный легковой автомобиль, около которого беззаботно прогуливался, спрятав ладони в карманах чёрной кожаной куртки, Яков Михайлович Свердлов.
– Ага, наш уважаемый Яша протрезвел, немного поразмыслил и вернулся, чтобы тщательно «зачистить» ситуацию, – зло пробормотала Аля. – Что же, молодец. Осторожный и предусмотрительный сукин сын. Прекращаем разговоры. Немедленно вставляй в уши затычки…
Всё дальнейшее напомнило Гарику немое кино. Широко открытые, перекошенные в грозном крике рты латышских стрелков. Мелькающие рядом тяжёлые приклады винтовок. Смертельно-испуганные лица крестьян и крестьянок. Плачущий инженер-путеец, упавший на колени и закрывающий своим телом крохотную дочурку. Хищная ухмылка Урицкого. Тёмный провал узкого рва…
Неожиданно всё изменилось самым кардинальным образом. Гарик отчаянно завертел головой, не видя рядом с собой людей.
«Не нервничай попусту, дурилка картонная!», – посоветовал заботливый внутренний голос. – «Опусти, как говорится, глаза долу. Вот же, они все, неподвижно лежат, крепко прижавшись к земле-матушке. И крестьяне, и расстрельная команда, и Урицкий – заговорщик хренов. Это наша Алька, ясен липовый пенёк, свистнула от души…».
Глава двадцать вторая
Тайный подземный зал и «Чёрная акула»
Гарик – не без труда – вытащил из ушей тряпичные беруши и с одобрением посмотрел на жену, беззаботно восседавшую на толстом берёзовом чурбаке, который ещё вчера служил лидерам русского революционного движения обеденным столом.
– Ну, я – молодец? – нарочито равнодушно поинтересовалась Алевтина. – Убрала всех, что называется, на раз. Без единого шанса.
– Молодец! – подтвердил Гарик. – Моя личная спасительница. Легендарная героиня русского народного эпоса.
– Почему – только твоя? А крестьяне? А инженер-путеец с крохотной дочуркой? Если бы не я, их души, наверняка, следовали бы сейчас по направлению к Небесам. Вернее, к сказочным Райским Кущам…
– Скорее всего, они туда и попадут. В смысле, через час-другой. Причём, без серьёзных шансов на альтернативу.
– Что ты такое говоришь? – возмутилась Аля. – Как это – попадут в Рай? С чего бы это, вдруг? Мы им – обязательно – поможем спастись!
– У тебя, моя сердобольная и сентиментальная наяда, есть дельный и конкретный план?
– Конечно же, есть! Сейчас ты, известный силач, без дурацкой жалости и слюнявых сомнений сломаешь – поочерёдно – шейные позвонки этим кровавым уродам – и красным латышским стрелкам, и Яшке Урицкому. А, что тут такого? Воздух в душном и мутном 1918-ом году будет немного чище…. Ведь, сможешь? Не будешь строить из себя человеколюбивого и трепетного юношу? Молодец, я и не сомневалась в тебе ни на секунду. Иначе, мне пришлось бы самой расставить все точки над буквой «и». С помощью пистолета, ясный летний вечерок…. Кроме того, можно «словить» и дополнительный эффект, могущий принести значимую пользу всему русскому народу и человечеству в целом.
