Анатолий Горбов - Джин с Толиком
Деструктивное поведение антиквариата меня не расстроило, ибо я был обладателем моментального суперклея, который почему-то назывался «Притяжение любви».
Заворочавшаяся от моих мыслей лень заставила действовать энергичнее. Я отобрал у счастливого кота «Личную Игрушечную Деревяшку», по глупости свалившуюся в его шаловливые лапы, пока он не успел подключить свои юные естествоиспытательские зубки.
Выпавшая планка со своей стороны крепила заднюю панель часов. Я немного – совсем чуть-чуть, даже не знаю для чего, потянул за эту панель, и тут же услышал звон разоренного часового механизма. Детали звонко посыпались на пол, разбегаясь в панике по комнате. Мое внимание от этого побега старательно отвлекали сыпавшиеся из нутра антиквариата старые опилки.
Я похолодел. Я только что испортил хорошую вещь. Пытаясь проследить, куда раскатилось все содержимое, я наткнулся взглядом на шестеренку у ноги и поднял ее – она была тяжеленькая и почему-то без зубчиков. С этой шестеренки мимо меня смотрел бородатый профиль дяденьки, вокруг которого было написано по-немецки: «FRIEDRICH GROSHERZOG VON BADEN». Я перевернул кругляш и уставился на роскошного пернатого при короне, также обрамленного надписью: «DEUTSHE REICH». Растопыренные лапы птички как бы указывали: левая – на цифру 20, а правая – на буковку «М». Под хвостом орла красовалась более понятная цифра 1873.
Мама ро́дная! Монета! 20 марок! Золотом!
Я бросился подбирать остальное, что сделать было совсем не просто. Пришлось забираться в самые укромные закутки комнаты, восстанавливая по памяти траектории сокровищ, дерзко дезертировавших из клада.
Не обошлось и без помощи Джина. С надевшимся на лапу золотым перстнем при огромном рубине, это модное животное пыталось поскорее убраться от меня и пофорсить обновкой перед взрослыми кактусами на кухне. Во мне проснулся бдительный таможенник, и контрабандист Джин был в кухню не допущен, а незаконное украшение – конфисковано.
Я плохо разбирался в драгоценных камнях. Еще хуже, чем в простых булыжниках. Темно-красное мерцание правильных граней этой заразы было таким же густым и притягательным, как банка сгущенки для опытного сладкоежки. Слюна моя, хоть и не была такой рубиновой, но тоже загустела, и совершенно не хотела глотаться, мешаясь комом в горле, и создавая ненужную сухость во рту.
Я собрал с пола и отобрал у Джина в общей сложности 2 золотые монеты, одну сережку (наверное с бриллиантом) и два мужских перстня – один с рубином, другой с изумрудом. Во всяком случае, один камень был кроваво-красным, а другой – ярко-зеленым.
Сложив сокровища на диване и строго-настрого приказав Джину не мародерничать, я отправился на поиски стамески. Золотая лихорадка разрумянила щеки и плясала с сердцем в ритме скорострельности еврейского пистолета-пулемета «Узи». Аккуратно отделив заднюю панель часов, я плюхнулся на собственную заднюю панель, заставив охнуть немолодые доски пола.
Ибо моему взору открылся тайник, по периметру напоминавший размеры моего ноутбука и пока еще неизвестной глубины. Весь он был начинен золотыми изделиями и приправлен опилками – дабы сокровища не звенели и не катались внутри…
* * *Свина разбудил около пяти вечера взволнованный Коготь. Новость никак не хотела помещаться в пьяной еще голове толстяка, и он, после того, как дважды ее выслушал, так ничего и не поняв, побрел, шатаясь, в ванную. Через пять минут холодного душа он вернулся, полируя полотенцем череп и морщась от неприятных ощущений в организме.
Доклад, наконец-то воспринятый Борисом Михайловичем, тоже радости не добавлял. Разбился Юровский. Разбился около часа дня, поэтому, скорее всего, откуп за освобождение Свина он не передал. А это уже гораздо грустнее, чем просто смерть адвоката. Адвокатов, их много. А злой высокопоставленный мент, не получивший вовремя денег и теперь считающий себя обманутым, один.
История, однако, имела продолжение. Словно живой пример к закону «Всегда может быть еще хуже, чем есть», и в этом странном несчастном случае отметился Кулешов, с телефона которого «скорая помощь» получила сообщение об аварии.
Когда Коготь доложил, что за день до ареста камеры наблюдения зафиксировали этого Кулешова у «Кармины», Свин заскрежетал зубами и излился мощнейшей истерикой на своего главного охранника.
Ходившая на цыпочках и вжимавшая голову в плечи прислуга могла слышать обрывки хозяйских воплей:
– Хоть сам его компостируй!.. И чтоб я завтра же знал, на кого он работает!.. Если до понедельника он проходит с целой башкой, я твою башку отобью!..
Глава пятьдесят четвертая. Опрометчивый шаг
Плывет пиратское судно по морю.
Юнга задает вопросы старому боцману:
– А черная метка – это знак смерти?
Боцман:
– Да.
– А голубая?
– Да тоже ни хрена хорошего…
Из анекдотаГлубина скрытого от посторонних глаз хранилища оказалась несколько меньше, чем мне (да что там мне – и любому другому человеку, будь то женщина или мужчина) хотелось бы – всего каких-то 12 см. Однако, как говорят опытные женщины и оптимистичные мужчины, размер – это не главное. Главное – содержание.
Из тайника мною было извлечено: 78 золотых монет, от огромного античного статера (1 штука – грамм 150, не меньше) до луидоров 1787 года (6 штук), франков 1867 года (29 штук по 100 франков) и немецких марок разных лет и герцогств (11 штук по 20 марок). Плюс 22 статера Кушанской империи и 9 солидов – Римской.
А также разнообразные ювелирные украшения – от изящных браслетов и цепочек до монументального колье с бриллиантами, которое на моем диване смотрелось так же уместно, как королева Великобритании в пластиковом биотуалете.
Драгоценности вошли в мою жизнь, грубо растолкав остальные понятия о материальном благополучии и увесисто заняв свое, до этого времени сиротливо пылящееся, место. Они сверкали оттуда эквивалентами счастья и успеха. Сквозь инкрустированный брюликами платиновый рупор торжественно объявляли об отмене мелочных заморочек по поводу дальнейшей экономии при покупках. Ну и, конечно, отягощали ответственностью и озабоченностью свежеиспеченного мужа, которого угораздило жениться на очень красивой женщине.
Я чувствовал себя вторым воплощением Остапа Бендера и, единовременно, Ипполита Матвеевича Воробьянинова, которым в моей реальности наконец-то удалось завладеть сокровищами из «мебелей».
Остап во мне философски примеривал белые брюки для поездки в Рио-де-Жанейро. А Кисе, завороженному бриллиантовым дымом, чудились «грудастые дамские оркестры, беспрерывно исполнявшие танго-амапа». В общем, вполне определенно и даже с некоторым хирургическим привкусом, я прочувствовал выцарапанную на моих мозгах надпись «Киса и Ося здесь были».
