Андрей Бондаренко - АнтиМетро
– Признавайтесь, профессор! – неожиданно разозлился Лёха. – Ведь, всё происходящее с нами и является таким многоуровневым дополнительным испытанием? Вы (совместно с другими генералами, ясен пень!) решили, что жизни трёхсот-четырёхсот человек являются сущей ерундой – на фоне важности рассматриваемой проблемы – и пустились во все тяжкие, вовсе не озабочиваясь глупыми морально-этическими нормами.… Ведь, не было никакого атомного взрыва? Признавайся немедленно, старый перец! Пока я тебе голову не отвернул с тоненькой генеральской шеи…
– Отставить, капитан Никоненко! – успокаивающе рявкнул Артём. – Избыточно-нервный ты наш… Впрочем, вопрос, заданный капитаном, является своевременным и логичным. Извольте, Василий Васильевич, дать прямой и чёткий ответ!
– Не знаю я, честное слово, чёткого и прямого ответа, – брезгливо поморщился Фёдоров. – Был ядерный взрыв? Не было его? Иногда я железобетонно уверен, что на земной поверхности вовсю полыхает Третья мировая война… А иногда мне кажется, что всё происходящее с нами – лишь изощрённые ученья, придуманные мудрым генералом Громовым. Кстати, присутствие на «Лесной» его любимой племянницы является прямым подтверждением этой версии. Серьёзные ученья, проводимые в обстановке, максимально приближенной к боевой, не более того… Судя по вашим колючим глазам, господа офицеры, вы мне не верите. Что же, тогда извольте получить веские доказательства! – профессор быстрым движением достал из кармана что-то крохотное, забросил эту вещицу в рот и, не жуя, проглотил.
– Лёха, разжимай Фёдорову челюсти! – приказал Артём. – Я попробую два пальца засунуть в глотку, чтобы его стошнило…
– Осторожнее, командир! Можешь остаться без пальцев, откусит – как добрый вечер. Были уже неприятные прецеденты…
– Я, что же, деревянный по уши? Зачем – в таком опасном раскладе – пользоваться собственными пальцами, когда есть профессорские? Давай, разжимай челюсти!
Но все их усилия оказались напрасными: лицо Василия Васильевича застыло в злой клоунской гримасе, а глаза – за линзами очков – превратились в неподвижные стекляшки неопределённого цвета.
– Цианистый калий, – со знанием дела сообщил Лёха. – Смерть наступает почти мгновенно…
Татьяна встретила известие о неожиданной смерти Василия Васильевича на удивление спокойно, только неодобрительно покачала головой и невозмутимо уточнила:
– На скольких персон мне теперь готовить обед?
– Готовь на семьдесят пять едоков, – распорядился Артём. – А мы с капитаном вернёмся к благородной профессии могильщиков.
– Серая муть – планомерно и целенаправленно – сгущалась, крепла и матерела, – пафосно объявил Лёха. – А свет в конце туннеля по-прежнему не просматривался…
С шестью «свежими» мертвецами они «управились» за два с половиной часа, определив труп профессора Фёдорова в ячейку холодильника, а тела безвременно умерших «пассажиров» – естественно, упакованные в светло-зелёные мешки – в штольню.
На платформе Таня старательно кормила с ложечки – жидкой овсяной кашей – заслуженного киргиза Кашмамата. Старик покорно глотал пищу, а в его узких глазах плескалось полное безразличие ко всему на свете.
– Отдохни, амазонка! – предложил Артём. – А мы с Лёхой займёмся «пассажирами».
– Занимайтесь, неутомимые соколы. Кто же вам мешает? – равнодушно передёрнула плечами жена. – Только, к сожалению, не живыми. С живыми я и сама справлюсь…
– Опять кто-то умер? – нахмурился Никоненко.
– Угадал, капитан. Ещё четверо «пассажиров» переселились на Небеса, включая старенькую киргизскую жену. Только это обстоятельство никак не повлияло на аппетит дедушки Кашмамата. Он, как и все прочие, уже ни на что не реагирует. То есть, все они очень скоро умрут. Я не знаю, как помочь беднягам…
Конвейер смерти работал безостановочно и размеренно, как старательно отлаженный – кем-то – механизм. Через несколько суток (точнее было не определить) всё было закончено.
– Финита ля комедия! – печально объявил Никоненко, запирая электронным ключом двери изолятора-морга. – Наши дальнейшие действия, господин военный комендант?
– Будем отдыхать! – блаженно улыбнулся Артём. – Отъедаться, отсыпаться…
– И целоваться! – подхватил, глупо улыбаясь, Лёха.
– Это ты на Хантера нацелился? А, что? Он парнишка смазливый.
– Иди, ты, Тёмный в турецкую баню! Я же пошутил…
– Не обижайся, просто пришлось к слову, – Артём включил рацию.
– Здесь Белова! – ожидаемо откликнулась Татьяна.
– Здесь Белов!
– Закончили кладбищенские дела?
– Полностью. Танюша!
– Я!
– Мы сейчас с Никоненко хорошенько окатим перрон водой из шланга. Чисто из соображений общей гигиены…
– Молодцы! Я об этом давно хотела вас попросить.
– Сами догадались, как видишь.
– Ты у меня, вообще, очень сообразительный.
– Спасибо! Давай, прекрасная амазонка с бантиками, накрывай праздничный стол. Будем гулять…
– Праздничный стол? – переспросил неуверенный Танин голос. – Какой же у нас праздник, милый? Ты, часом, не тронулся ли умом?
– Ну, не праздничный, оговорился, извини… Просто – стол. Посидим, выпьем, помянем умерших, обсудим дальнейшие планы…
– Вот, теперь поняла. Всё сделаю в лучшем виде. Хотя, разносолов – по причине хронической усталости – не обещаю… Где, кстати, накрывать стол? В столовой?
– Давай-ка, в помещении для мойки посуды. Это совсем рядом с дизельной. Будем наведываться по очереди к нашим железякам, присматривать. Ещё будут вопросы?
– Никак нет, господин военный комендант!
– Тогда – конец связи!
– Есть, конец связи! Роджер!
Никоненко, восхищённо покрутив головой, поделился своими мыслями-впечатлениями:
– Чувствуется в нашей уважаемой Татьяне Сергеевне – военная косточка. Вот, что значит, генеральская племяшка…
– В нашей? – сварливо уточнил Артём. – Что это, морда наглая, ты имеешь в виду?
– Ну, тебя, Тёмный, на фиг! Опять маешься беспричинной ревностью? Никто на твою красавицу-супругу не покушается! Отелло хренов!
– Ещё не хватало, чтобы покушались. Ежели что, то я…
– Ноги вырвешь с корнем, – насмешливо подсказал Лёха.
– И не только – ноги… Ладно, завязываем с разными глупостями! Где у нас располагается пожарный гидрант? Смоем всю эту серую муть – к такой-то матери!
– Смоем, Тёмный, без вопросов! Глядишь, чёрная жизненная полоса и закончится…
Глава двадцать четвёртая
Перекрёсток
Квадратный стол, на который дневальные обычно составляли грязные тарелки и чашки, принесённые из столовой, был накрыт на четыре персоны и буквально-таки ломился от разнообразной снеди. Рядом с ним наблюдались и два сервировочных столика на колёсиках: один был плотно заставлен разнокалиберными тарелочками и блюдечками, а второй – разнообразными бутылками, щедро украшенными цветными этикетками. А ещё в помещении горело два с половиной десятка свечей.
