Владимир Романовский - Валька
– Вот, – сказал он. – Зайдете в универмаг, купите, что душе угодно.
– Спасибо, но … – начал было Гусев.
– Да я ведь не тебе, – оборвал его Землемер. – А Валентине. Опомнись! Ты ведь не центр мироздания, Гусев! – Он повернулся к Вальке, улыбаясь и заговорщически щуря глаза. – Думает, что центр мироздания, надо же. Неотесанный он у вас, Валентина. Возьмите, пожалуйста. Здесь и на гардероб, и на духи. Мне эти сертификаты бесплатно дают, я у них член правления.
Из санатория Гусев и Валька вышли притихшие, слегка подавленные, каждый по своим причинам.
– Ты мне ничего не говорила про олимпиаду, – сказал Гусев.
– А ты не спрашивал.
– Ну так я сейчас спрашиваю, – сказал Гусев, и вскоре сильно об этом пожалел.
Вальку было не остановить. Растревожил ее Землемер. Рассказывать она не умела, но рассказывала, рассказывала – именно про олимпиаду. Остаток вечера, и всю ночь – припоминала и по нескольку раз повторяла скучнейшие детали, дурацкие спортивные интриги, несправедливых тренеров и очень несправедливых судей, суку-немку, которая ее толкнула в раздевалке, и Валька чуть не вывихнула себе колено, шлюху-американку, которая воображала, что она королева красоты, «наших дур», снова тренеров, гулко орущих болельщиков, хитрых спонсоров, опять спонсоров – болтала, нудила, а Гусев ждал, когда же она наконец выговорится, выдохнется – но много накопилось у Вальки в душе за эти годы, очень много. Гусев смотрел, как она, сидя на раскладном стуле в мужиковатой, отчетливо асексуальной позе, раздвинув круглые колени, иногда закидывая ступню себе на внушительное бедро и отведя колено в сторону, чешется, ковыряет глаз или ухо, ерзает, и говорит, говорит, говорит. Он пытался полазить по интернету с помощью телефона, потом стал играть в какую-то игру, но не мог сосредоточиться. Под утро уже, лежа на спине, сказал он:
– Ну все, хватит.
– Что – хватит?
– Языком чесать про свою олимпиаду. Надоело. Заткнись.
– Почему? Это была моя жизнь.
– Было да вышло. Тебе польстило, что Землемер тебя помнит? А он вообще все помнит. Злопамятный, сука. Всякую ерунду помнит. Если тебе так понравилось – иди к нему жить.
Униженная Валька повернулась к нему широкой своей спиной и, кажется, заплакала. А Гусев задремал.
Проснулся он от того, что Валька, орудуя кофейником, возясь у электроплитки, вдруг запела. Слуха у нее не было, тембр голоса не очень приятный, да и поспать же хочется человеку, а эта дура орет, будто ее напильником режут – какую-то пошлую песню двадцатилетней давности.
– Эй, – сказал Гусев, и встал.
Валька перестала петь, посмотрела на него исподлобья, надулась и отвернулась. Гусеву это не понравилось очень.
– Не смей, – сказал Гусев, подходя к ней.
– Тебе не нравится, как я пою?
– Это отдельный разговор. Сцены мне устраивать не смей.
– Пошел ты…
Гусев взял ее за плечо, развернул к себе, и влепил ей по щеке, крепко, звонко. Вальку, несмотря на ее тяжеловесность, аж качнуло. Она не заплакала, не вскрикнула, а только посмотрела растерянно, отошла, и села на стул.
Священное право всякой женщины обидеться и надуть губы нарушалось в отношении Вальки постоянно в младших классах школы, после чего последовал длительный перерыв. Тренеры – любители спать с малолетними спортсменками – право это никогда не нарушали, и в течении трехмесячного романа с бомжем право это тоже ни разу нарушено не было, хотя на бомжа Валька обижалась раз в два дня, как заведенная. Теперь она сидела шокированная, а Гусев неспеша надел трусы, майку, рубашку, костюм «для дела», ботинки, и вышел.
Не доходя двух кварталов до крайнего, у самой городской черты, пляжа строился новый отель. Строился споро, и, судя по виду и интенсивности работ, строители хотели закончить работы к предстоящему туристскому сезону. У Гусева по поводу этого отеля давно были планы.
Он быстро нашел заведующего строительством, и от него узнал телефон и даже адрес хозяев. Офис находился в соседнем городе. Гусев сел на троллейбус, идущий вдоль берега. Мотор троллейбуса завыл, как овчарка, которой приснилось, что хозяин наступил ей на лапу, и через час Гусев в нужный ему город прибыл.
Попасть на прием к хозяевам не составило труда. Гусев умел располагать к себе деловых людей, знал многое о строительстве, разбирался в финансировании. В светлом, солнечном кабинете с видом на море сидел под портретом известного композитора Михаила Глинки молодой коренастый швед с вежливым лицом и детскими глазами, один из партнеров, свободно говорящий и понимающий по-русски. Он оценил деловитость Гусева и опыт, который чувствовался во всем, что говорил Гусев о финансировании подобных проектов, и выслушал доводы визитера внимательно. Гусев объяснил, сколько инспектор может запросить в виде взятки, и к чему может придраться, и указал на некоторые лазейки, которые могли бы помочь договориться с налоговой. И швед поверил. Гусев сказал, что если его возьмут в долю, он сможет единолично устранить все неувязки, произвести некоторые переделки, и успокоить инспектора – в смысле, добиться уменьшения размера взятки. Швед позвонил, и второй партнер, небритый широкоплечий сибиряк с уголовным лицом и татуировкой на шее, прибыл в офис через десять минут. Гусев, заручившись поддержкой шведа, объяснил суть дела сибиряку. Сибиряк смотрел на Гусева свирепо, недоверчиво, но все-таки склонен был согласиться с доводами. По видеофону связались с третьим партнером – евреем из Марокко. У него оказалась внешность человека, высоко поднявшегося в криминальном мире. Русского языка он не знал, и швед говорил с ним по-английски, а потом переводил сибиряку и Гусеву. Изложили суть дела. Еврей поинтересовался, что за человек Гусев. Гусев честно сказал, что недавно отсидел в тюрьме, и теперь ищет случая проявить свои коммерческие и организаторские способности. Швед, переводя, сделал удивленное лицо, но голос марокканского еврея потеплел, а сибиряк начал улыбаться – двое из троих, Гусев понял, что не ошибся, сыграл правильно. Еврей даже заметил, поправляя роскошный галстук, что лучшие люди в истории, бывало, сидели в тюрьме – к примеру, Сервантес, и, кстати, Достоевский. Сибиряк, желая показать, что он тоже эрудированный, добавил – «Или вот маркиз де Сад» – чем рассмешил шведа, и швед тоже потеплел.
– Пятьдесят тысяч? – полувопросительно сказал швед. Еврей на экране видеофона кивнул, сибиряк пожал широкими плечами и тоже кивнул.
– Поясните, – попросил Гусев.
– Вы вкладываете пятьдесят тысяч, – начал пояснять швед. – За это мы передаем в ваше распоряжение весь верхний этаж. Вместе с крышей. На два сезона. И вы гарантируете, что инспектор возьмет не более чем…
