Андрей Бондаренко - Жаркое лето – 2010
– Правда. Мол, птичье мясо – в этом раскладе – лучше пахнет. То есть, более приятно и благородно.
– Расточительство сплошное…
Карета остановилась возле низенького крылечка симпатичной бревенчатой церквушки.
«Настоящий музейный антиквариат!», – одобрительно отметил внутренний голос. – «Памятник большой исторической ценности. Натуральный и патентованный раритет! А, вот, окошек, на мой взгляд, маловато. Это в том смысле, что только одно…».
В церкви было откровенно темновато и мрачновато, четыре тощие восковые свечи неубедительно и лениво боролись с тёмно-фиолетовым сумраком. Навязчиво пахло курящимся ладаном.
Батюшка Кирилл – низенький и улыбчивый старичок с весёлым и лукавым взглядом – не стал тратить времени на душеспасительные разговоры-беседы и, пошептавшись о чём-то с нарядной Матрёной, пригласил брачующихся пройти к алтарю.
– Прикажете начинать, люди добрые? – предупредительно поинтересовался священник.
– Начинайте, батюшка, начинайте! – барственно и надменно процедил Глеб. – Время нынче дорого. Важных дел – невпроворот…
– А не хочет ли жених снять с шеи клыки звериные? Как-то оно славянским язычеством отдаёт…. Не желает снимать? Мол, древний амулет-талисман? Ну, и ладушки, ребятки. Как знаете…
Обряд венчания прошёл как-то буднично и на удивление быстро. Священник нудно и равнодушно шепелявил что-то неразборчиво-дежурное, противно пахло курящимся ладаном и вековой затхлостью.
«А где же всяческая торжественность и напыщенная пафосность?», – возмутился беспокойный внутренний голос. – «Обидно даже, так его растак…. Впрочем, с философской точки зрения, вся наша жизнь состоит из пошлой обыденности, серой повседневности и надоедливых бытовых забот…».
– Поцелуйтесь, чада мои! – наконец, велел батюшка Кирилл. – Да возрадуется Господь наш всеблагой на Небесах бескрайних….
Губы невесты (уже жены – перед Богом и людьми!) были горячими, влажными и необыкновенно вкусными. Хотелось, чтобы этот поцелуй длился вечно и не заканчивался никогда…
– Всё, чада Божьи, попрошу на выход! – невежливо заявил священник. – Раз, у вас накопилось много важных и неотложных дел. Смотрите, не опоздайте! Судьба – подруга неверная, и ждать долго не будет…
На улице их встретил яркий солнечный свет, сопровождаемый звонким птичьим гомоном. Вдоль хлипкого церковного заборчика бодро перепархивали красногрудые снегири и светло-лимонные синички.
– Хорошая примета! Просто замечательная! – уверенно и радостно объявила Матрёна. – Знать, этот брак был заключён правильно. То бишь, на долгие-долгие годы. До самой смерти…
Неожиданно Гарик почувствовал лёгкое и чуть щемящее беспокойство. Показалось (внутренне), что его кто-то зовёт.
«Что бы это значило?», – насторожился мнительный внутренний голос. – «Вот, опять…. И отец Кирилл что-то такое вещал, мол, судьба – дама капризная и ждать не привыкла…».
– Игорёк, – тихонько позвала Аля. – Давай-ка, будем прощаться со всеми. Нам надо срочно попасть к заветной пещере. Время пришло. Нельзя опаздывать…
Глава двадцатая
Прощание и коварный заговор
Гарик, понятливо кивнув головой, объявил:
– Извините, друзья, но нам надо срочно посекретничать с господином Петровым. Глеб Сергеевич, отойдём в сторонку!
– Это не займёт много времени, – заверила Аля. – Вы, надеюсь, не успеете проголодаться и заскучать.
– А скучать никто и не собирается, – оживился Белкин. – Я благоразумно и предусмотрительно прихватил с собой пару бутылочек шампанского, а в объёмной корзинке милой Матрёны имеются и домашние медовые тянучки, и свежайшая сдоба. Идите, юноши и девушки, секретничайте! Идите…
Глеб, непроницаемо щурясь вдаль, сознался:
– Я тоже ощущаю нечто, чего не описать словами. Словно бы кто-то невидимый старательно и навязчиво подсказывает, мол: – «Срочно бросай все дела и, сломя голову, беги к пещере. Или же, ещё лучше, скачи на лошади. Причём, так скачи, чтобы искры – во все стороны – летели из-под конских копыт…».
– Тогда – поехали? В смысле, поскакали? – облегчённо выдохнула Аля. – Что ещё, собственно, обсуждать? Надо поторапливаться…. Да, что такое с тобой, Петров? Глаза трусливо отводишь в сторону, гримасничаешь – насквозь непонятно…. Не можешь никак решить, мол, звать трепетную красотку Натали Ларину с собой в Будущее, или же не звать? Зови, понятное дело! А если она откажется, то советую не расстраиваться сверх разумной меры и волосы на голове – от бесконечного отчаяния – не рвать…
– Дело совсем не в этом, – голос Глеба был на удивление невозмутимым, сухим и равнодушным. – Я уже давно принял окончательное решение и…остаюсь.
– Как это – остаёшься? – изумился Гарик. – Где – остаёшься?
– Здесь, в 1812-ом году.
– Из-за этой хозяйственной и приземлённой блондинки, разбирающейся в яровом овсе, английских овцах и в откармливании домашних гусей дубовыми желудями?
– Не надо, пожалуйста, так непочтительно говорить о моей Натали. Она добрая, умная, нежная, ранимая и всё понимающая…. Я остаюсь не из-за неё. Вернее, не только из-за Натальи Петровны Лариной. Видите ли…. В скучном и мутном двадцать первом веке меня ничего, в принципе, не держит. Отец ушёл из семьи, когда мне только-только исполнилось шесть лет. С тех пор я его больше никогда не видел…. Мать? Сейчас у неё молодой муж и пятилетние дочери-близняшки. Зачем я ей нужен? Только мешаю и смущаю, напоминая своим существованием о почтенном возрасте…. Да и видимся мы крайне редко, не чаще одного-двух раз за год. Я – в Питере, она – в Поволжье. Так что, сами, наверно, понимаете.… А тут, в девятнадцатом столетии, у меня есть Петровка, Платон, Матрёна, Наташка, Денис Давыдов. С Денисом мы, кстати, уже договорились о всяком. Он обещал полноценно привлечь меня к партизанскому движению, доверить – со временем, понятное дело – руководство отдельным летучим отрядом. Так что, вставим хвалёному и расписному Наполеону Бонапарту – по первое число, только держись…. Потом я женюсь на Натали и заживу в Петровке рачительным и справедливым помещиком. Детишки пойдут – дружной чередой…. Что в этом зазорного?
– Ничего зазорного в образе «рачительного, справедливого и многодетного помещика», конечно же, нет, – покладисто согласился Гарик. – Доля, как доля. Не хуже прочих…. Правда, амазонка?
– Чистая правда, – подтвердила – серьёзным и строгим голосом – Аля. – Лучше и честнее, на мой взгляд, быть помещиком в России девятнадцатого века, чем депутатом Государственной Думы в веке двадцать первом…. Так, к заветному подземелью мы отправимся на карете Матрёны. Бросим повозку, не доезжая до пещеры метров двести пятьдесят. Завтра утром, Глебчик, обязательно пошли кого-нибудь из дворовых, пусть пригонят в поместье. А, может, лошадки – животные, безусловно, умные и сообразительные – сами поймут, что к чему, и дошагают до дома без посторонней помощи.
