Ген поиска (СИ) - Мадоши Варвара

Но если бы я не отправил это анонимное письмо, не мог бы жить в мире с самим собой.

С тех пор я матушку не видел и ничего о ней не знаю. Думаю, что она счастлива и устроилась неплохо — иного я просто представить не могу. Я же после этого случая перебрался к деду, чтобы составлять ему компанию и ухаживать за ним; впрочем, скорее это он наставлял меня и ухаживал за мной — до самой своей смерти, которая последовала спустя пять лет после тех событий.

А вот о чем надо рассказать подробно, так это о том, что случилось через две недели после штурма лаборатории.

Официальные протоколы ЦГУП гласили, что Серебряковы сбежали вместе с двумя «опытными образцами», под которыми понимались «Коленька» и «Анечка». Рассказывая о том, как я стащил лабораторный журнал, я никому не озвучивал свое мнение, что девчонка-кукла не смогла вернуться домой, а так и заплутала в трущобах Оловянного конца. Хоть и с опозданием, мне было стыдно за это.

Я был уверен, что она погибла. На улице все еще холодно; да, днем сосульки уже начинают таять, но ночью погода еще совершенно зимняя. У девчонки не было ни теплой одежды, ни обуви. А главное — у нее нет соображения, она не умеет выживать сама по себе, вне данного приказа. Ей не отдали приказа поесть — наверняка она и не ела. Не отдали приказа попить — не пила.

Без воды человек может прожить три дня. Ребенок наверняка меньше…

Но все же мысль о девочке, которая, может быть, бродит по Оловянному концу, никак не давала мне покоя. И еще не давала покоя мысль об эксперименте, который хотела провести Серебрякова — мол, контрольная булавка может обратить волю генмода на самого себя, позволить ему самому стать собственным хозяином…

В общем, дивясь собственной глупости и сентиментальности, я раздобыл контрольную булавку (что само по себе было непросто!) и отправился договариваться с крысами по рецепту Елены. Только я сформулировал свой заказ иначе. Не стал просить их показать мне что-то на карте; сказал — просто отведите меня к голубоглазой девочке, которая живет одна на улицах Оловянного конца.

…Я был абсолютно уверен, что ничего не выйдет. Либо крысы не найдут никого, либо найдут какую-то другую беспризорницу. Либо девчонку уже подобрали на улице и определили в какое-нибудь медицинское заведение, как явно помешанную. Никто ведь не догадается, что она генмод.

Но мой небольшой крысиный отряд привел нас с Прохором в какой-то закуток позади Третьей башни, заваленный разбитыми ящикам и картонными коробками. Рыжая крыса-предводитель юркнула в щель между ящиками, образовавшими подобие норы, потом высунула оттуда нос — ну, дескать, что же ты не идешь?

Я нерешительно приблизился.

Из-под ящиков дохнуло ароматами помойки и немытого тела. А еще — выглянули знакомые голубые глаза.

Когда девочка увидела меня, глаза эти расширились. Она немедленно вылезла из-под коробок на белый свет. За две недели одежда ее успела превратиться в неопрятные лохмотья, волосы растрепались. К тому же, она где-то обзавелась дырявым тулупчиком мехом наружу — в общем, девочка производила впечатление еще большего чудовища, чем когда я видел ее в последний раз.

И это чудовище немедленно схватило меня вонючими грязными лапами с обломанными ногтями, подчиняясь отданному приказу!

— Прохор! — крикнул я. — Булавку!

Моего слугу не надо было просить: он уже держал булавку наготове и быстро прижал ее к щеке девочки. Всего несколько секунд — и настройка произошла: ребенок утих, ожидая новых приказаний.

Не скажу, что я особенно пострадал за эти несколько секунд: девочке ведь никто не отдавал приказ меня убить, поэтому держала она меня крепко, но так, чтобы не причинить вреда. Однако все равно они показались мне вечностью. А что если бы булавка не сработала?

— Ну вот, — сказал Прохор. — Что теперь?

— Пока на эту булавку настроен я, — ответил я. — Я буду отдавать девочке приказы. Приведем ее домой, отмоем… Потом попробуем перенастроить булавку на нее саму. Должно получиться.

— А если нет? — спросил камердинер.

Спросил без осуждения — мол, ему все равно, что я буду делать с генмодом-ребенком, если не выйдет.

— Ну, как реанимировали первых генмодов… — вздохнул я. — Запирают в темноте со звукоизоляцией, ждут, пока действие последнего приказа выветривается, потом начинают понемногу формировать личность…

Конечно, кормить такого генмода через силу и убирать потом в такой камере приятного мало, но что делать? В конце концов, надеяться больше не на кого — собственные создатели этого ребенка предали. Как и всех нас.

В следующий раз я навестил Анну только через неделю после того случая, решив о своем визите не предупреждать. Мне хотелось оценить масштабы катастрофы.

Дело в том, что я так и не собрался нанять ей горничную — ни с помощью Прохора, ни сам. Я подозревал, что после окончания дела Кахетьева она вновь зароется в работу и вернется к прежним привычкам.

Для чистоты эксперимента я даже отправился к Анне без своего камердинера, чтобы он не сбил мне воспитательный эффект и не начал говорить, что пусть лучше занимается своей живописью. Для этого мне пришлось обратиться в агентство по найму слуг — должен с неохотой заметить, что телефон сделал этот процесс удобнее. Более того, я смог отпустить этого агента по переноске котов около Аниной двери, сообщив ему, что обращусь к его работодателям, когда мне понадобятся услуги по возвращению домой.

«А вообще-то, — подумал я, — можно будет попросить и саму Анну — наверняка она с удовольствием еще раз оценит кулинарное искусство Антонины».

Сперва я подумал, что знакомая мне по прошлому разу ситуация повторяется: как я ни звонил в дверь, никто и не думал мне открывать. Однако вскоре терпение было вознаграждено: в прихожей раздались торопливые шаги, и дверь отворилась.

На пороге стоял Эльдар Волков.

Я, разумеется, уже знал, что это он: ходят они с Анной абсолютно по-разному, не спутаешь, даже если захочешь. Особенно с отличным кошачьим слухом. Но все-таки увидеть его здесь было странно. А еще страннее было то, что он улыбнулся. Я привык, что этот парень улыбается редко.

— А, Василий Васильевич! — сказал он. — Вот и вы! Заходите.

Вот и я? Что значит, вот и я?

Войдя в коридор, я понял, что Эльдар имел в виду: судя по голосам, доносящимся из мастерской, нянька Василия-младшего привела его в гости. Когда я вошел в большую комнату, то застал привычную картину: Васька пачкал какой-то холст, а Аня с Ниной Аркадьевной сидели за столом и пили чай, сдвинув на край Анины эскизы. Точнее, Аня пила чай, а Нина Аркадьевна пила молоко — генсобаки его любят не меньше генкотов, только, к сожалению, не всем его можно. Мне, кстати говоря, в этом отношении повезло: я отлично перевариваю лактозу.

В квартире сегодня было значительно чище, чем мне помнилось. Даже творческий бардак в мастерской казался более упорядоченным. С кухни доносился вкусный запах мяса и сдобы одновременно: полнолуние уже прошло, но, очевидно, Волков любил готовить в свободное время и без воздействия волчьих инстинктов.

— Василий Васильевич! — обрадовалась Нина Аркадьевна. — А мы как раз о вас говорили.

— Хорошее, надеюсь? — ворчливо поинтересовался я.

— Почти, шеф, — засмеялась Аня. — Мы говорили, что Васька, наверное, по вашим стопам не пойдет.

— Пап! — Васька бросился ко мне и чуть не сшиб с ног. Ну конечно: сила есть, размеры уже с меня, а соображения пока никакого. Да еще эта чересчур дорогая подвеска-солнышко, за которую Прохор и Аня обманом заставили меня заплатить — ага, думали, что я не догадаюсь? — неприятно впечаталась в бок. — Пап, я знаю, кем я стану, когда вырасту!

— Ну? Кем ты станешь? — спросил я.

— Художником!

Я фыркнул и лизнул его в ухо.

— Не станешь.

— Почему это? — обиделся Васька.

— Потому что в нашей семье никогда друг за другом не повторяют.

…До нашего дома шли все вместе, маленькой веселой толпой: Эльдар и Аня провожали нас с Васькой и Ниной Аркадьевной.